Жорж Сименон - Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник)

– Полиция! – начал терять терпение Мегрэ.

У него кружилась голова. Рана горела, словно в нее воткнули сотню длинных иголок.

Повар, не оглядываясь, пошел вперед. Вскоре Мегрэ ощутил под ногами ковровое покрытие. Он понял, что покинул служебные помещения и теперь находится непосредственно в отеле. Номера на дверях принадлежали нечетной стороне.

В конце концов он разыскал горничную, напугав ее своим видом.

– Где номер Мортимера?

– Внизу. Но… вы…

Пока он спускался по лестнице, среди обслуживающего персонала со скоростью молнии распространялся слух о странном мужчине, истекающем кровью, который бродит по отелю, словно призрак.

На секунду он прислонился к стене, оставив на ней кровавое пятно; три бордовых капли упали на ковер.

Наконец он увидел апартаменты Мортимера, и рядом с ними – дверь номера, где устроился Торранс. Он подошел к двери, немного пошатываясь, толкнул ее…

– Торранс!

В комнате горел свет. Стол был по-прежнему заставлен едой и бутылками.

Мегрэ нахмурил брови. Его коллеги нигде не было видно. При этом в комнате явственно ощущался какой-то больничный запах.

Он сделал несколько шагов, по-прежнему чувствуя сильное головокружение. И внезапно остановился возле дивана.

Из-под него торчала нога в черном ботинке.

Ему удалось это лишь с третьей попытки. Как только он убирал руку со своей раны, тут же начиналось обильное кровотечение.

В итоге он взял со стола салфетку и подложил под жилет, застегнув его как можно туже. Запах, стоявший в комнате, вызывал у него тошноту.

Он осторожно приподнял один край дивана и развернул его на двух ножках.

Как он и ожидал, там лежал Торранс, скрюченный, с вывернутой рукой, словно ему переломали кости, чтобы уместить в этом маленьком пространстве.

Нижнюю часть лица прикрывала повязка, но концы ее не были завязаны. Мегрэ опустился на колени.

Все его движения были спокойными и очень медленными, вероятно, из-за охватившей его слабости. Нерешительным движением он ощупал грудь. Когда его рука добралась до сердца, комиссар застыл на месте, неподвижно стоя на ковре, не сводя глаз со своего товарища.

Торранс был мертв! Губы Мегрэ дрогнули. Он сжал кулаки. Глаза его увлажнились, и в тишине закрытой комнаты раздалось громкое ругательство.

Все это могло быть гротескным. Но нет! Это было ужасно! Трагично! Немыслимо!

Лицо Мегрэ стало жестче. Он не плакал. Должно быть, просто не мог. Но на его лице отражалась такая ярость, такая боль и одновременно такое удивление, что это было сродни какому-то оцепенению.

Торрансу было тридцать. Вот уже пять лет он работал с Мегрэ, можно сказать, рука об руку.

Рот его был открыт, словно он из последних сил пытался глотнуть воздух.

Как раз над тем местом, где лежало тело, этажом выше кто-то с грохотом снял ботинки.

Мегрэ огляделся вокруг, пытаясь отыскать врага. Дыхание его участилось.

Так прошло несколько минут, и когда он поднялся, то почувствовал, насколько ухудшилось его состояние.

Комиссар подошел к окну, распахнул его, окинул взглядом пустые Елисейские Поля. Он постоял так немного, ловя свежее дыхание ветра, затем подошел к Торрансу и сорвал с него повязку.

Это была камчатая салфетка с монограммой «Маджестика». От нее еще исходил слабый запах хлороформа. Мегрэ стоял с совершенно пустой головой, и лишь несколько смутных мыслей с болезненным звуком натыкались друг на друга в этой пустоте.

Он снова, как совсем недавно в коридоре, прислонился плечом к стене, и черты его лица заострились. Казалось, он вдруг постарел на несколько лет и совсем упал духом. Возможно, именно в этот момент он был готов разрыдаться? Но он был слишком сильным, слишком крупным, сделанным из слишком твердого материала.

Диван стоял поперек комнаты, упираясь в неубранный стол, где в тарелке среди куриных костей лежали окурки.

Комиссар протянул руку к телефону. Однако, не коснувшись трубки, гневно щелкнул пальцами, вернулся к трупу и внимательно посмотрел на него.

С усмешкой, полной горечи, он подумал о предстоящих процедурах, соблюдении формальностей, прокуратуре, необходимых предосторожностях.

Но разве все это имело значение? Ведь речь шла о Торрансе! Это ведь все равно, что он сам!

Торранс, который был своим, который…

Он расстегнул жилет бригадира; под его внешним спокойствием скрывалась такая лихорадочность, что он оторвал две пуговицы. И тогда он увидел то, от чего лицо его посерело.

На рубашке полицейского прямо на уровне сердца виднелась маленькая бурая точка.

Размером меньше горошины! Одна капля крови выступила и застыла в сгустке величиной с булавочную головку.

Лицо Мегрэ с потухшим взглядом исказило выражение такого негодования, которое было невозможно выразить словами.

Это было омерзительно, и в то же время преступник продемонстрировал высокую степень мастерства. Мегрэ не нужно было искать дальше! Теперь он знал, как убили Торранса, поскольку читал об этом методе несколько месяцев назад в одном немецком криминалистическом журнале.

Салфетка, пропитанная хлороформом, за двадцать-тридцать секунд делает жертву беспомощной. Затем убийца неспешно вводит длинную иглу между двумя ребрами, протыкая сердце и лишая человека жизни без шума и крови.

Точно такое преступление было совершено в Гамбурге полгода назад.

Пуля может не достигнуть цели или просто ранить, Мегрэ был тому доказательством. Она создает шум, приводит к кровопролитию.

Игла, которую вводят в сердце неподвижного человека, убивает с математической точностью, без возможных погрешностей.

Комиссар вспомнил об одной детали. В тот вечер, когда управляющий сообщил об отъезде Мортимеров в театр, он обгладывал куриную ножку, сидя на радиаторе, и ему было так хорошо, что он чуть было не отправил в театр Торранса, чтобы самому остаться в отеле.

Эта мысль его взволновала. Он в замешательстве смотрел на своего коллегу, чувствуя себя очень плохо и не понимая, связано ли это с ранением, с пережитым потрясением или с парами хлороформа.

Он даже не думал о том, чтобы начать, как полагается, официальное расследование.

Ведь это был Торранс! Торранс, с которым он раскрыл столько дел за последние годы! Торранс, которому не нужно было ничего объяснять, который понимал его с полуслова, с полужеста!

Торранс, который лежал теперь с открытым ртом, словно хотел вдохнуть еще немного кислорода, отчаянно цепляясь за жизнь! И Мегрэ по-прежнему не мог плакать, чувствуя себя больным, уставшим и совершенно разбитым; плечи его отяжелели, сердце болезненно сжалось.

Он снова подошел к телефону, снял трубку и заговорил так тихо, что его дважды попросили повторить, куда он звонит.