Кэтрин Чантер - Тайна имения Велл

– Она во всем такая.

Кран не закрыли. Заработал насос, качая воду из глубин Велла. Не желая переодеваться, я натянула на себя старый халат мужа, затем спустилась и встала в дверном проеме кухни. Энджи меня игнорировала.

– Думаешь, если пройдет достаточно много времени, этому наступит конец? – спросила она.

– Твоя мать однажды спрашивала меня об этом.

Марк мягко отвел ее руки от кранов и закрутил их. Затем он обнял ее. Энджи всхлипывала. Только когда они разжали свои объятия, я почувствовала, что могу войти.

Кто-то позаботился о настоящем похоронном автомобиле.

– Думаю, Люсьену бы понравилось, – почувствовав неприязнь Энджи по отношению к катафалку, сказал Марк. – Он говаривал, что для любой работы нужна подходящая машина.

– Помню, как он рассердился, когда мойщик окон приехал в фургончике, который внешне почти не отличался от почтового, – сказала я.

– Когда это было? – спросила Энджи.

– Не помню, родная. Мы еще жили тогда в Лондоне, должно быть, в тот период, когда мы его воспитывали.

Слова эти, не иначе, дьявол подсунул мне на вилах.

– Я не смогу, Марк, – расплакалась дочь.

Я не слышала, о чем она потом говорила, о чем они вместе говорили с полицейскими, пока не увидела, как Марк помогает Энджи усесться на заднее сиденье одной из машин кортежа без опознавательных знаков и кричит, что это ненадолго, до церкви. Потом муж сел в машину вслед за Энджи и захлопнул за собой дверцу. Я залезла в похоронный автомобиль и уселась посередине длинного черного заднего сиденья, на котором вполне могло поместиться трое, а если потесниться, даже четверо человек. Впереди полицейский на мотоцикле немного забуксовал в грязи на том месте, где ведущая от дома дорожка соединялась с шоссе, и машины поехали чуть медленнее. Я увидела их – не только сестру Амалию и моих сестер, но всех сестер из лагеря за дорогой. Одетые во все белое женщины выстроились по обе стороны от дороги. Марк, высунувшись из окна автомобиля, что-то им закричал, вот только внутри моего гроба ничего расслышать не удалось.

Кортеж медленно полз мимо сестер. Они стояли с заплаканными лицами. В высоко поднятой руке каждая держала Розу Иерихона. Рот каждой беззвучно шевелился – они молились. Дороти выглядела так, как должна выглядеть пожилая женщина в час скорби. Руки Джеки дрожали, и с ее розы вниз опадали веточки и какой-то сор. Обе стояли рука об руку с Евой, которая старалась храбро смотреть в лицо надвигающемуся будущему. Вдруг сестра Амалия выступила вперед, загородив нам дорогу. Она развела в стороны руки. Машины остановились.

– Узрите избранную Розы Иерихона! – закричала она.

Водитель нажал на клаксон. Несколько полицейских, подбежав к Амалии, утащили ее с дороги. Их руки запутались в ее длинных волосах. Длинное белое одеяние задралось, и стали видны ее босые ноги, извивающиеся на гравии.

Некоторые сестры побежали к ней на помощь. Они кричали, царапали полицейских, тянули сестру Амалию за руки…

Другие еще громче подхватили:

– Узрите избранную Розы Иерихона! Узрите невинную!

Закрыв глаза ладонями, я раскачивалась из стороны в сторону в моей одиночной черной пещере.

– Нет! Нет! Нет! – повторяла я до тех пор, пока ритм движения не подсказал мне, что мы набрали скорость и оставили сестер далеко позади. А в своей голове я отчаянно сражалась с Голосом, который тоже хотел присутствовать на похоронах.

Бесконечный проход между рядами был моим и только моим. Марк и Энджи вошли первыми, рука об руку, и уже сели на скамью. Полуповернутые в мою сторону лица незнакомцев хмурились и суровели. Приглушенные голоса смолкали, и разговор возобновлялся, только когда я отходила от них. Это было похоже на то, как накатывают на берег и отступают волны. Я подошла к алтарю и уставилась в глаза распятому Иисусу Христу. Потом я нерешительно села на скамью рядом с мужем и дочерью. Что бы ни думали все эти люди, пришедшие на похороны, у нас есть одно общее: все мы неловко себя чувствуем, когда дело доходит до смерти и религии, нам некомфортно. Кто-то украсил простенькую сельскую церковь лилиями, и их аромат смешивался с запахами отсыревших сборников церковных песнопений и полироли под низкие стоны органа. Приехал кое-кто и из бродяг-путешественников. Среди них я заметила Чарли. Если кто-нибудь и способен помочь Энджи снова завязать с наркотиками, подумала я, так это только он. Они привезли с собой своих детей. Девочки были в шерстяных колготках и длинных юбках. В руках – букетики подснежников. Мальчикам в джинсах трудно было усидеть спокойно на месте. Хенни подошел к Энджи и сказал, что он принес с собой фотографию велосипеда Люсьена. Мальчик попросил разрешения положить это фото на гроб друга. Люсьену понравилось бы иметь фотографию своего Голубого Крейсера. Энджи кивнула, поцеловала Хенни в лоб и сказала, что с его стороны это очень мило и она, конечно же, разрешает. И вот священник, и все пришедшие на похороны Люсьена, и полицейские, стоящие у выхода из церкви, и женщина, которая прошла тщательную проверку, прежде чем ей позволили играть на похоронах на органе, и я, и Марк, и Энджи – все мы смотрели, как Хенни идет по проходу в своих поскрипывающих кроссовках и прикрепляет фотографию велосипеда к крышке гроба.

Гробик был маленьким, до невозможности маленьким.

Пели гимны. Понятия не имею, кто их выбирал. «Господь надежды, Господь радости, чью веру, как у ребенка, ничто не в силах разрушить … » «Тысяча веков в твоих глазах подобны угасающему вечеру». Встали. «Угас» , – шепнул мне Голос. Сели. Встали на колени. Угас, угас, угас… Сели прямо. Мое тело – словно робот. Мой разум – черный экран зараженного вирусом компьютера. Марк поддерживал Энджи, а та все рыдала и рыдала. А я… У меня даже слезинки на глазах не появилось. Я не плакала даже на кладбище при церкви, когда могильщики задействовали механическую лопату, которую принесли накануне, чтобы справиться с сухой, успевшей слежаться землей. Я не плакала, когда опускали гроб. Я не плакала, когда Энджи поцеловала любимую уточку Люсьена и бросила ее в темную могилу. Я не плакала, когда дети бросали туда цветы.

Я и сейчас не плачу.

Не сказав ни слова, Энджи отошла от меня, когда мы выходили с кладбища. Я обернулась, а ее уже не было рядом. Она не оставила мне ни обещаний, ни прощения. Врач и полицейский отвезли меня обратно в Велл. Марк выдержал поминки в здании сельской управы и уехал, чтобы никогда больше сюда не вернуться. Врач был добрым человеком. Он остался со мной, а чуть позже сказал, что будет лучше, если мы сделаем официальное заявление. Врач надеялся, что это положит конец нескончаемой череде тех, кто хотел выразить свои соболезнования.