Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Как Чехов мог не обратиться за медицинской помощью? Как мог не распознать свои симптомы – особенно после того, как неделями ухаживал за братом Николаем, скончавшимся от чахотки в 1889 году? Мне вспомнился московский спектакль «Дядя Ваня», его поставили несколько лет назад, и это был первый увиденный мною спектакль на русском языке. Артист в роли доктора Астрова известен как доктор Ватсон в советском телесериале о Шерлоке Холмсе. Глядя, как Астров курит трубку, изучает карты, сетует на истребление лесов и при этом не замечает по-настоящему важную вещь – что Соня его любит, – я была поражена их сходством с доктором Ватсоном. Доктор, подумала я, ну что же вы всё видите, но ничего не замечаете! Несмотря на всю вашу научную просвещенность, всегда-то вы неверно толкуете знаки.

В шесть утра двадцать пять международных толстоведов погрузились в заказной автобус до Москвы. Похоже, никто не знал, далеко ли от Ясной Поляны до Мелихова, сколько туда ехать и будут ли в пути остановки. Лина, молодая женщина с волосами насыщенного каштанового цвета, работавшая над диссертацией о Толстом и Шопенгауэре, особенно волновалась на предмет туалетов.

– Автобус будет трясти, – заметила она. – А туалета в нем нет.

Мы с Линой заключили страховочный пакт: если кто-нибудь из нас захочет в туалет, мы обе пройдем вперед и попросим остановиться.

Автобус катил по шоссе в сторону Москвы. Сквозь березовые рощи, мелькавшие в моем окне, иногда виднелась та самая железная дорога, по которой Толстой ехал из Шамордина в Астапово.

Примерно в часе к северу от Тулы Лина проскользнула на сидение рядом со мной.

– Пора, – сказала она. – Помнишь, ты обещала?

– Помню, – ответила я, готовясь встать, но Лина не двигалась. – У меня начались месячные, – сказала она, устремив взгляд вперед. – На десять дней раньше. Неподходящее время. – Я сказала что-то сочувственное. – Совсем неподходящее, – твердо произнесла она и затем встала.

Мы прошли вперед. Водитель на нашу просьбу никак не отреагировал, но что-то в его лоснящейся бритой голове указывало на то, что он нас услышал.

Через пару минут автобус съехал с дороги и притормозил на стоянке возле заправки.

Женский туалет располагался в пятидесяти ярдах за насосами, маленькая будка у опушки. Дверь оказалась заколочена досками, но доски прогнили и просто висели на гвоздях. Огромная текстолог вошла первой. Почти мгновенно раздался приглушенный звук чего-то отколовшегося, и она вышла.

– В лес, девочки, – объявила текстолог. Мы рассеялись по чахлому лесочку за заправкой. Там было полно мусора. «Что я здесь делаю? – подумала я, глядя на валявшуюся на земле бутылку из-под водки. – Это все из-за Чехова», – ответила я себе.

В автобусе водитель перочинным ножиком чистил ногти. Через минуту или две вернулась Лина. Сказала, что ее укусила одна из тварей Божьих.

– Он их много понаделал, – заметила я в ответ, имея в виду Бога и его тварей.

Не знаю, сколько мы так просидели, но вдруг нам стало казаться странным, что автобус стоит. Я заметила на улице какую-ту суматоху. Прямо под моим окном организатор конференции, бодрая канадка, автор хорошо принятой книги о крестьянской жизни в творчестве Толстого, открывала багажное отделение. Она вытащила чемодан и куда-то его понесла, на круглом лице в очках была написана решимость.

Оглядевшись, я вдруг обнаружила, что некоторые международные толстоведы отсутствуют: военный историк с женой, тот самый ученый-теннисист из Йеля, а также специалист по «Живому трупу». Мы с Линой отправились посмотреть, что происходит.

– Я сказала ему просто выбросить их, – говорила организатор конференции. – Но он настаивает, что возьмет с собой. Нужно хотя бы найти двойные пакеты. – Она пошагала в направлении заправки, неся большой пластиковый пакет, в котором, судя по всему, лежал некий тяжелый предмет.

– Когда он откроет чемодан, это будет ужас, – сказала жена военного историка.

Выяснилось, что у Вани случилась неприятность, и он отказывается выбросить штаны. Хочет положить их в пакет и в чемодан. Военный историк с ученым-теннисистом тем временем пытались в мужском туалете его урезонить. Лина сделалась совершенно бледная.

– Это тирания плоти, – сказала она.

Организатор конференции вернулась с двойными пакетами.

– Нам не стоит ехать в Мелихово, – обратилась к ней Лина. – Неподходящее время.

Организатор конференции посмотрела Лине в глаза.

– Раз мы запланировали, то должны поехать.

В автобусе водитель жаловался, как он опаздывает. И не повезет нас в саму Москву, а высадит у метро на отдаленной окраине.

– Он просто бандит! – выкрикнул кто-то, имея в виду водителя. Все заворчали в знак согласия. По одному возвращались оставшиеся пассажиры. Последним был Ваня, чьи бледные глаза блуждали по рядам сидений с международными толстоведами.

– Леди и джентльмены, – объявил он, повиснув на поручне, словно высовываясь из бассейна. – Леди и джентльмены, я должен извиниться за эту задержку. Видите ли, я старый человек. Совсем старый человек.

Когда автобус вновь тронулся, меня накрыла дремота. Накануне ночью я заснула поздно, читала биографию Чехова. И поняла, что какие бы усилия ты ни прилагала, размышляя о Чехове, здесь твои мысли все равно вернутся к Толстому. Никуда не денешься. И все это было предрешено еще до их рождения. В 1841 году чеховский дед-крепостной выкупил свою семью у хозяина, дворянина Черткова, который был не кем иным, как будущим отцом того самого Владимира Черткова, одного из «темных», выгодоприобретателя в толстовском тайном завещании! (Дед Чехова заплатил отцу Черткова 220 рублей за душу; Чертков-отец был определенно не из плохих парней, поскольку одну из чеховских теток освободил бесплатно.) Не удивительно, что Чехов не верил в бессмертие души. В момент, когда деньги переходили из рук в руки, его собственный дед был гоголевской «мертвой душой» – крепостным, за которого сам же платил, несмотря на то что уже перестал существовать в качестве крепостного.

Также я выяснила, что Толстой смотрел «Дядю Ваню» на московской премьере, где Астрова играл сам Станиславский. Единственное положительное впечатление у Толстого от постановки – стрекотание сверчка в финальном акте. Какой-то известный актер провел целый месяц в Сандуновских банях, чтобы точно воспроизвести этот звук. Но его виртуозной имитации оказалось недостаточно, чтобы нейтрализовать общую негативную реакцию Толстого. «Где тут драма?» – однажды завопил Толстой при упоминании «Дяди Вани». Он даже заявлял актерам: мол, лучше бы Астрову и Ване жениться на крестьянках и оставить в покое жену профессора.

В дневнике Толстого от 14 января 1900 года написано: «Ездил смотреть „Дядю Ваню“ и возмутился. Захотел написать драму „Труп“, набросал конспект». В том же месяце Толстой начал работу над «Живым трупом».