Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Мое знакомство с самаркандской лепешкой произошло в первый же вечер в Людином доме. Вернувшись из университета со встречи с проректором Махмудовым и моим будущим преподавателем языка Анваром, я от усталости еле передвигала ноги. Эрик сидел в столовой гостевого крыла на стуле под эпоху Людовика XV за длинным столом под ту же эпоху и решал шахматные этюды. Под его босыми ногами лежали бухарские ковры, а у окон колыхались похожие на привидения шторы. Закат наполнял комнату оранжевым светом, отражающимся от зеркальных стен и хрустальной люстры.

– Ты не спишь! – сказала я.

– Ждал тебя, – ответил Эрик.

Мы ввалились в спальню. В моем сне бедная воспитанница пыталась двигать пианино Джейн Фэрфакс. «Эмма! Эмма!» – кричала девушка, но пианино продолжало ехать вниз по лестнице, оно катилось и катилось, производя жуткий грохот. В окно стучала Люда. «Эмма! – звала она. – Эм-ма!» Пошатываясь, я встала с кровати и принялась возиться с оконной задвижкой. В небе была глубокая прозрачная синева. «Эмма, ужин!» – сказала Люда. Она стояла за окном, чуть ниже уровня глаз. Черты ее лица смотрелись утрированно: обильно подведенные карандашом глаза и брови, форма рта – как на карикатурах.

– Огромное спасибо, – ответила я, – но, наверное, нам еще надо поспать. Может, до утра.

Последовала продолжительная беседа об ужине, который Люда для нас приготовила, и о том, как рассердится мой «муж», если, проснувшись ночью, узнает, что я ему об этом ничего не сказала.

– Разбуди его, – предложила Люда с непреклонной игривостью в голосе. – Давай, Эмма, разбуди.

Эрик направил на меня подернутый сонной дымкой взгляд.

– Думаю, самый простой выход – это пойти поужинать, – сказал он.

Сцепившись руками, мы поплелись через двор на кухню в пристройке, где нам предстояло принимать пищу, – узкая комната с газовыми плитами, длинный стол, ряд шкафчиков и холодильник. Холодильник в целях экономии на ночь отключали. Люда вручила нам две огромные миски борща, благоухающего бараниной и покрытого тонкой пленкой оранжевого жира.

– Выглядит прекрасно, – произнес Эрик нежным сиплым голосом. Принадлежа к людям, которые могут есть что угодно и когда угодно, он однажды слопал за неделю тысячу пончиков, чтобы кому-то что-то доказать.

Я съела кусок самаркандского хлеба и пила чашку за чашкой горький зеленый чай, экспромтом отвечая на вопросы Люды о нашем фиктивном браке. Нас проинструктировали сказать ей, что мы семейная пара. Очень кстати у нас уже были обручальные платиновые кольца, купленные для помолвки два года назад: Эрик сделал сбережения, удачно вложив в ирландские банки и – особенно удачно – в какие-то мексиканские кукурузные фабрики, акции которых взлетели из-за неожиданных американских субсидий в производство этилового спирта. Я перестала носить свое кольцо, поскольку у меня из-за него началась сыпь. Выяснив в интернете, что платина – самый гипоаллергенный металл в мире, я решила, что сыпь – это истерический симптом; правда, как потом оказалось, все дело в мыле, попадавшем под кольцо, которое было мне великовато. Между тем время шло, и, хотя в каком-то смысле ничего не изменилось – и мы впрямую свою помолвку не отменяли, – некоторые серьезные перемены неуловимым образом все же произошли, наши старые планы постепенно стали казаться нереальными, неосуществимыми и неразумными.

Теперь мы снова были в кольцах. Эрик уже покончил с борщом, а мне удалось осилить лишь пару ложек.

– Тебе, дорогая, его есть необязательно, – сказал он. Стоило Люде отвернуться, мы сразу поменялись мисками, и мой борщ тоже был съеден.

Люда хотела знать, когда и где была наша свадьба, сколько пришло гостей, какую шляпу я надела? Я сказала, что большую свадьбу мы не устраивали, все происходило полтора года назад на катере в Канаде.

– А где вы провели медовый месяц? – поинтересовалась Люда.

– На том же катере, – ответила я.

После ужина мы ринулись назад в постель. Я разгулялась и сразу заснуть не смогла, поэтому решила почитать. В какой-то момент я обнаружила, что Эрик рядом со мной ворочается и толкается. Вдруг он открыл глаза и сказал:

– Черный король – на е7. – И, закрыв глаза, добавил: – Черный конь – на j4.

Я отложила роман и взяла книжку с шахматными этюдами, лежавшую у его подушки.

– Никаких j4 нет, – произнесла я взволнованно. – Там все заканчивается на h.

– Да, виноват, – сказал Эрик. Не открывая глаз, он нахмурил брови, и вид у него стал и впрямь виноватым. – Я подумал, это один из тех случаев, когда конь выходит за пределы поля, как та дорога через Казахстан.

Я пощупала его лоб. Он был холодным и влажным.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Нет, друг мой, – произнес он извиняющимся тоном. – Нехорошо. – Вскоре он поднялся, надел свои спортивные штаны и нетвердой походкой отправился на двор.

Через несколько минут Эрик вернулся и залез в постель. Кожа у него приобрела какой-то неописуемый цвет. Мое сердце заколотилось. Зачем я позволила ему есть этот борщ? Что, если узнает его мать? Она и без того меня недолюбливает, мать Эрика. Я услышала голос профессора из Беркли: «Четыре тысячи – похоронный мешок для отправки домой». Натянув шорты, я пошла искать Люду.

Люда сказала, что волноваться не о чем. Иностранцы всегда заболевают.

– А ты почему не заболела? – спросила она с подозрением.

Она вскипятила воды, заварила чайник чая и вытащила жестяную коробку, из которой принялась извлекать таинственные предметы: смолистый янтарный леденец и розовый прозрачный камешек. Острым ножом она отстрогала кусочки этих объектов медицинского, так сказать, назначения и растворила их в чае.

Эрик уже заснул. Я с трудом подняла его в сидячее положение. Футболка у него была насквозь мокрой. Все равно как пытаться вытащить медвежонка из реки.

– Если у нас когда-нибудь будут дети, – сообщил он, – они смогут сказать, что их отец был организованным человеком.

– Прекрасно, – ответила я. Заставив его сделать глоток чая, я стащила с него мокрую футболку, рекламный подарок какой-то программерской фирмы. На спине был лозунг: «Никаких нытиков, плакс и примадонн!»

– А что они скажут о матери? – спросила я, натягивая ему через голову свежую футболку.

Эрик откинулся на подушку.

– Что она была серьезной и энергичной.

Я открыла дверь и вышла на воздух. Ноги ощущали прохладу плит. Луна уже взошла, и легкий бриз покрыл рябью зеленоватую воду в бассейне. Внезапно мне в голову пришла фраза: янтарная лепешка. Впервые за многие годы я стала вспоминать дождливый день в колледже, когда у дверей появилась промокшая до нитки моя подруга Санья и поведала о двух простых ключах, необходимых для правильного понимания поэзии Осипа Мандельштама.