Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Мои мысли перенеслись к чеховскому «Черному монаху», рассказу, который начинается с того, что однажды вечером молодой ученый приезжает в имение бывшего опекуна, знаменитого садовода, чьим деревьям угрожают надвигающиеся ночные заморозки. Этот ученый (его зовут Коврин, и он занимается психологией и философией) влюбляется в дочь садовода Таню. Они поженились. Как-то Коврин рассказывает Тане легенду о монахе в черном, который тысячу лет назад появился в песках Сирии или Аравии. От этого монаха проецируется мираж в форме другого монаха, движущегося по поверхности озера, и его видит сидящий вдалеке от того места рыбак. «От миража получился другой мираж, – объясняет Коврин, – так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой» в Африке, Испании, Индии, за Северным полярным кругом, вплоть до Марса и Южного Креста.

Согласно легенде (а Коврин не может вспомнить, где ее слышал), мираж вернется на землю ровно через тысячу лет после того дня, когда монах впервые появился в пустыне. «И будто бы эта тысяча лет уже на исходе… мы должны ждать не сегодня завтра».

Собственно, черный монах является Коврину на следующий же день и объявляет ему, что он, Коврин, – гениальный ученый, один из избранных служителей вечной истины. Коврин начинает понимать, что это галлюцинация. «Хотя бы и так, – отвечает монах. – Ты болен, потому что работал через силу и утомился, а это значит, что свое здоровье ты принес в жертву идее и близко время, когда ты отдашь ей и самую жизнь». Опьяненный мученичеством ради блестящего будущего человечества, Коврин полностью отдается своим занятиям и визитам монаха, и это подталкивает его к новым высотам экзальтации, знания и нервозности.

Однажды Таня обнаруживает супруга в ужасном состоянии: он беседует с монахом и со всей очевидностью безумен. Она увозит его обратно в дом своего отца, где ему не позволяют работать и выхаживают, пока он не приходит в себя. Но черный монах хотел ему что-то сказать, нечто, в чем состоит весь смысл его жизни. «Зачем, зачем вы меня вылечили?» – ругает он Таню.

Садовод от горя умирает. Коврин получает заветную профессорскую должность, но не может ее принять, поскольку начинает кашлять кровью. Когда он в конце концов испускает дух, появляется черный монах и шепчет, «что он гений и что он умирает потому только, что его слабое тело уже утеряло равновесие и не может больше служить оболочкой для гения».

«Черный монах» выделяется среди рассказов Чехова своими готическими обертонами, клинически точной картиной мании величия, а также числом и разнообразием критических трактовок. Уступив нытью читателей, которые умоляли поведать об истинной важности рассказа для его души, Чехов объяснил, что сюжет ему подсказал сон, где он видел черного монаха, ступавшего к нему сквозь вихри ветра. Почему так получается, что сознательно придуманные истории никогда не бывают столь многоплановы, как сны?

Одна из трактовок состоит в том, что «Черный монах» – назидательный рассказ об академических занятиях как форме безумия. Это безумие поражает не только Коврина, но и садовода, чьи статьи «мирного и безразличного», казалось бы, содержания – например, о посадке антоновских яблонь в качестве промежуточной культуры – непременно скатываются к ядовитым инвективам в адрес других садоводов. Образ бесконечно множащегося монаха может быть истолкован как символ свойственной ученым миметической заразительности. С жирардианской точки зрения для амбиции, для подлинного «синдрома Стендаля» форма монаха вполне подходит: «у любого элемента в деформированном мистицизме» миметического соперничества есть свой «светлый двойник в христианской истине».

Еще в образе черного монаха смутно проглядывают очертания Федорова, философа телесного воскрешения, отменившего смерть. Подобно черному монаху, Федоров провидел славное будущее человечества. Освободившись от оков смертности, люди примутся собирать прах тел прошлых поколений, рассеянный в пространстве некогда всемогущей рукою смерти. Сама земля будет превращена в космический корабль, смещена со своей орбиты и отправится в космос «фото-, термо- или электроходом». Армии воскрешенных колонизируют Вселенную, преображая ее в произведение искусства.

Федоров, христианский мистик, рассматривал свой проект именно сквозь призму имитации Христа. Лишь массовое, вселенское приятие воскресения Христа из мертвых и вознесения его на небеса развеет в итоге искусственное соперничество, разъединившее братство людей. Возникнет новое, бесклассовое общество, целиком отдающееся общей задаче «космического сельского хозяйства» – общность достигших совершенства садоводов.

Итак, космический корабль готов к вылету, Сивиллы взирают с потолка, черный монах немного померцал в воздухе и дематериализовался, чтобы вновь явиться где-нибудь еще. Марсиане переносят ледяной дворец на Сатурн, дабы тот занял свое место в ряду 1018 звезд Улугбека. Они надеются, что он научит их понимать деепричастия. А где-то дальше затаился в своей чаще зверь, наблюдая, как снег беззвучно ложится на горный склон. Меня зовет черный монах, пора идти, говорит он, пора приступать к сбору праха. К твоему сведению, диджей Спиноза, я не сдалась. Начни я сейчас все заново, то снова выбрала бы литературу. Если где-то на земле или на просторах Вселенной существуют ответы, я по-прежнему считаю, что найти их можно именно в ней.

Т. Манн. Волшебная гора. Здесь и далее – пер. В. Станевич ( примеч. пер. ).

В. Набоков. Комментарии к «Евгению Онегину». Пер. А. Николюкина ( примеч. пер. ).

Эту мысль высказывает критик-формалист Борис Эйхенбаум в работе «Лев Толстой: семидесятые годы», где он характеризует «Анну Каренину» как продолжение «Евгения Онегина», а Анну называет реинкарнацией Татьяны.

М. Фуко. Слова и вещи. Пер. В. Визгина ( примеч. пер. ).

Например: «Наутро после отчаянного звонка внучки Лоррейн пропустила свой обычный кофейный сеанс в „Лаймстоун Лайнер“ и сразу отправилась на место происшествия»; «Грейвзу нездоровилось уже третий день, когда на длинном прямом шоссе между Мазаром и Кундузом от встречного темно-синего грузовика отлетело заднее колесо посреди снопа оранжево-желтых искр».

В каждой из антологий «Лучший американский рассказ» за 2004 и 2005 годы есть текст об исламском мире, и в каждом из этих текстов есть персонаж по имени Хасан.

М. де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Пер. Н. Любимова ( примеч. пер. ).