Энтони Бивор - Сталинград

Начальник медицинской службы 6-й армии генерал Отто Ренольди был одним из первых высших офицеров, сдавшихся в плен. Именно от него разведке Красной армии стало известно о том, что Паулюс находится на грани нервного срыва. Конечно, были и военачальники, которые продолжали сражаться до конца. Сменивший Хубе генерал Шлемер получил в бою ранение, а командир 71-й пехотной дивизии генерал фон Хартманн был убит. Генерал Штемпель, командир 371-й пехотной дивизии, застрелился, когда советские войска заняли южную часть Сталинграда. Его примеру последовали еще несколько офицеров.

На рассвете 26 января советская 21-я танковая армия соединилась с 13-й гвардейской стрелковой дивизией севернее Мамаева кургана, рядом с рабочим поселком завода «Красный Октябрь». Встреча получилась очень эмоциональной – фляжки со спиртом переходили из рук в руки.

Это был очень волнующий момент, особенно для 62-й армии Чуйкова, почти пять месяцев сражавшейся в одиночку. «У суровых, видавших виды бойцов сверкали на глазах слезы радости», [916]– писал впоследствии сам командующий. Сталинградский «котел» оказался расколот надвое – Паулюс и большинство старших офицеров оказались закупорены в южном, меньшем «кармане», а 11-й корпус генерала Штрекера отступил в северную часть города, в район Сталинградского тракторного завода. Единственной его связью с внешним миром осталась рация 24-й танковой дивизии.

В течение следующих двух дней отбившиеся от своих частей немецкие и румынские солдаты, раненые и контуженные, а также сохранившие боеспособность небольшие группы стекались в постоянно сжимающийся южный «карман». Свой новый командный пункт Паулюс и Шмидт устроили в подвале универсального магазина на Красной площади. Последним символом немецкого присутствия в городе был штандарт со свастикой на балконе над главным входом. Защищали штаб остатки 194-го гренадерского полка полковника Роске. Самого Роске назначили командиром 71-й дивизии (переставшей существовать) и произвели в генералы.

В плен сдавалось все больше офицеров, и 7-й отдел штаба Донского фронта, ответственный за оперативную пропаганду, был перегружен работой. С начала наступления на допросы доставлялось так много немцев, что выбрать среди них «наиболее интересных» [917]подчас оказывалось трудно.

Капитан Дятленко получил приказ немедленно вернуться в штаб Донского фронта – нужно было допросить еще одного взятого в плен немецкого генерала. Речь шла об Эдлере фон Даниэльсе, и Дятленко готов был потратить на разговор с ним, если генерал пожелает разговаривать, сколько угодно времени. В мешках с почтой, найденных в сбитом в начале месяца транспортном самолете, нашлись письма в виде дневника, написанные Даниэльсом жене. Генерал, как и все, кто только что попал в плен, находился в подавленном состоянии. Дятленко, опытный следователь, знал, что лучшей тактикой будет та, которую допрашиваемый меньше всего ожидает. Он стал расспрашивать пленного о его новорожденном ребенке. [918]Даниэльс был огорошен таким знанием подробностей его личной жизни, и тут Дятленко положил перед ним на стол письма и бумаги. Генерал ни минуты не сомневался в том, что они давно в Германии и прочитаны его женой, а не разведкой Красной армии…

«Заберите свои бумаги, господин генерал, – сказал ему Дятленко. – Это ваша собственность. Вы сможете поместить их в свой семейный архив, когда после войны вернетесь в Германию». [919]

Судя по всему, Даниэльс был потрясен. Ему предложили чаю с печеньем, потом папиросы. После всего генерал ответил на все заданные ему вопросы. Дятленко допрашивал его до вечера. Потом они поужинали, и «разговор» продолжился до полуночи.

В большинстве случаев такой утонченный подход не требовался. Психологическое смятение и горечь поражения порождали у офицеров если не желание сотрудничать, то, по крайней мере, покорность судьбе. Во время допросов они нередко презрительно отзывались о Гитлере и нацистском режиме. Геббельса многие называли хромым лжецом, и практически все жалели о том, что Герингу не довелось посидеть на «сталинградской диете». Однако русским следователям было ясно, что генералы поняли истинную суть своего фюрера только тогда, когда сами столкнулись с его предательством по отношению к ним и ко всей 6-й армии. Мало кто из них называл политику Гитлера преступной, пока немецкие войска продвигались в глубь России и в ближайшем тылу за их спинами творились зверства, о которых они наверняка знали, а в некоторых случаях и принимали в них непосредственное участие.

В результате допросов пленных офицеров в штабе Донского фронта сложилась твердая уверенность в том, что Паулюс находится под сильным давлением, играя роль, которая ему навязана. Советские командиры все больше убеждались в том, что Паулюс, по сути дела, пленник в своем собственном штабе. У Дятленко, например, не было никаких сомнений в том, что «глазами и рукой нацистской партии» [920]в 6-й армии является начальник ее штаба генерал Шмидт. Да и откуда взяться сомнениям, если все пленные офицеры в один голос говорят, что Шмидт командует не только армией, но и самим Паулюсом?

Позднее полковник Адам сказал на допросе все тому же Дятленко, что именно Шмидт отдал приказ стрелять в парламентеров. (Капитан, конечно, не стал говорить о том, что сам был одним из них.) Старшим офицерам штаба 6-й армии, вне всяких сомнений, было известно о содержимом непринятого пакета. Утром 9 января Дятленко и Смыслов за завтраком в землянке и сами читали листовки с текстом ультиматума, разбросанные советскими самолетами. В тот же самый день генерал Хубе возвратился в «котел» после встречи с Гитлером. Он привез приказ не капитулировать ни при каких условиях. По мнению Адама, это упрочило позиции генерала Шмидта в штабе 6-й армии, и без того мало кем оспариваемые.

29 января, в канун десятой годовщины прихода Гитлера к власти, из штаба 6-й армии в разрушенном подвале в Берлин ушла поздравительная телеграмма.

Адольфу Гитлеру. 6-я армия поздравляет своего фюрера со славной годовщиной. Флаг со свастикой по-прежнему реет над Сталинградом. Пусть наша борьба станет примером нынешнему и грядущим поколениям. Солдаты рейха никогда не сдаются – даже в безнадежной ситуации, чтобы Германия в конце концов торжествовала победу. Хайль, мой фюрер!

Эта телеграмма, в данных обстоятельствах не просто нелепая, судя по всему, была составлена и отправлена генералом Шмидтом. Чувствуется его стиль. Паулюс, потрясенный всем случившимся, полностью деморализованный и к тому же жестоко мучимый дизентерией, вряд ли бы даже одобрительно кивнул, услышав этот текст. Гроскурт недаром незадолго до того написал в письме брату: «Паулюс находится в состоянии полного физического и морального упадка». [922]