Анри Лефевр - Производство пространства

В чем заключается главное противоречие? Это противоречие между способностью осмыслять и изменять пространство в глобальном (всемирном) масштабе и его фрагментацией с помощью множества (также фрагментарных) процедур и приемов. На самом общем уровне действуют математические приемы: логика и стратегия; благодаря им складывается представление о прикладном, инструментальном пространстве, гомогенном – или, вернее, гомогенизирующем. Такое пространство-фетиш, возведенное эпистемологией в статус ментального пространства, предполагает и содержит идеологию: примат абстрактной целостности. Тем не менее фрагментация также оказывается «эффективной». Ей способствуют как административные границы, так и специализация науки и техники, но в еще большей степени – розничная продажа земли.

В реальности этого противоречия легко убедиться, если вспомнить, с одной стороны, фрагментарное, распыленное пространство, продаваемое оптом и в розницу, а с другой – информационные технологии, господствующие над пространством: один компьютер (подсоединенный при необходимости к устройствам для воспроизводства изображений и документов) может собрать и обработать в определенном, почти точечном месте бесконечный массив информации о том или ином физическом или социальном пространстве.

Представляя себе оппозицию «гомогенное – дробное» как бинарную связь (контраст, противостояние), мы тем самым искажаем ее. Следует всячески подчеркивать как неразрывную связь (единство) обоих членов, так и их противоположность. Такое пространство гомогенно, то есть снимает разграничения и различия – в частности, различие между внутренним и внешним, которое оно стремится устранить в рамках недифференцированного видимого-читабельного целого. Одновременно то же самое пространство крошится и дробится в соответствии с требованиями разделения труда, различными потребностями и функциями, нередко переходя при этом границу допустимого (теснота объемов, отсутствие связи и пр.). Приемы расчленения пространства напоминают приемы дробления тела на изображениях (в частности, тела женского, разделенного на части и при этом «лишенного органов»!).

Следовательно, не существует, с одной стороны, пространства глобального (осмысляемого), а с другой – пространства дробного (переживаемого), подобно тому как бывает, с одной стороны, целое стекло, а с другой – стекло (или зеркало) разбитое. Пространство «является» одновременно тотальным и разбитым, глобальным и дробным. Точно так же, как оно одновременно осмысляется, воспринимается и переживается.

Противоречие «центр – периферия» вытекает из противоречия «глобальность – частицы». Оно уточняет процесс, присущий последнему. Все глобальное влечет за собой централизацию. В силу концентрации «всего», что есть в пространстве, все элементы и моменты пространства подчинены власти, которая занимает его центр. Компактность, насыщенность суть «собственное свойство» любого центра; каждое пространство и каждый промежуток вокруг центров становится вектором принуждения, обрастает нормами и «ценностями».

Оппозиция между меновой стоимостью и потребительной стоимостью, изначально представлявшая собой просто контраст или противодействие, впоследствии становится диалектической. Если попытаться показать, что использование поглощается обменом, то такая попытка заменить статичную оппозицию процессом будет неполной. Использование проявляется в пространстве с новой силой, в ожесточенном конфликте с обменом, ибо оно предполагает «присвоение», а не «собственность». Но присвоение, в свою очередь, предполагает время и разные времена, единый ритм или разные ритмы, различные символы и определенную практику. Чем более функционально пространство, чем больше оно подвластно «факторам», посредством которых ему была придана одна-единственная функция, тем меньше оно пригодно для присвоения. Почему? Потому, что оно вынесено за пределы переживаемого времени, разнообразного и сложного времени пользователей. Но что приобретает покупатель, считая себя покупателем пространства? Определенное время.

Невозможно понять повседневность вне противоречия «использование – обмен» (стоимости). Но в максимальной степени восстанавливает потребительную стоимость пространства – ресурсы, пространственные ситуации, стратегии – прежде всего его политическое использование.

Появится ли когда-нибудь наука (область знаний) об использовании пространств? Возможно; но только в связи с анализом ритмов, с эффективной критикой репрезентативных и нормативных пространств. Можно ли назвать подобную науку, например, «спациоанализом»? Наверное, можно, но к чему пополнять и без того длинный список специальных наук?

Выявленное нами главное противоречие соответствует тому, какое обозначает Маркс, приступая к анализу капитализма: противоречию между производительными силами и общественными производственными отношениями (и отношениями собственности). На уровне производства вещей (в пространстве) это противоречие сглажено, но на уровне более высоком – на уровне производства пространства – оно обостряется.

С технической, научной точки зрения здесь открываются невиданные перспективы. «Общество», отличное от нынешнего, могло бы придумывать, создавать, «производить» различные формы пространства. Отношения собственности и производства перекрывают эти возможности, иначе говоря, разбивают пространства, замысел которых возникает в грезах, воображении, утопиях, научной фантастике. На практике все возможности редуцируются до всем известных банальностей: коттеджей и многоэтажек (до жилой коробки, припудренной иллюзиями, – или тысячи жилых коробок, водруженных друг на друга).

Эти главные моменты следует подчеркнуть особо. Почему они главные? Потому что мысль Маркса была размыта и извращена разнообразными политическими позициями. Одни желают, чтобы «социализм» в промышленно развитых странах по-прежнему стремился к росту и накоплению, то есть к производству вещей в пространстве. Другие, выступая под знаменем «экстремизма», революционного активизма, «левачества», жаждут взорвать изнутри данный способ производства со всеми его механизмами. Одни оказываются «объективистами», другие – «волюнтаристами» (то есть субъективистами).

Буржуазия играет революционную роль, пока обеспечивает рост производительных сил. Маркс полагал (опуская этот момент, мы отказываемся от его идей в целом), что крупная промышленность вкупе с наукой и техникой производит в мире переворот. Но теперь производительные силы, совершив скачок, перешли от производства вещей в пространстве к производству самого пространства. Революционная деятельность должна, среди прочего, довести до предела последствия этого качественного скачка , который является также скачком в качество . Что вновь ставит под вопрос количественный рост: речь идет не о его отмене, но о выявлении заложенных в нем вероятностей. Мы «почти» достигли осознанного производства пространства. Но порог не перейден: возможный новый способ производства вытеснен торговлей пространством, поделенным на участки, и имитациями нового пространства.