Анри Лефевр - Производство пространства

Пространство досуга тяготеет (речь идет лишь о тенденции, натяжении, о пользовательском отклонении, прокладывающем себе путь) к преодолению границ между социальным и ментальным, чувственным и интеллектуальным, а также повседневным и исключительным (праздником).

В нем обозначаются точки воздействия и разлома: это повседневность и городская жизнь, тело и различия, рождающиеся внутри тела повторений (жестов, ритмов, циклов). Пространство досуга, переходное между прежними пространствами – пространством монументальным, локализованным с помощью и ради труда, с одной стороны, и вероятными пространствами удовольствия и радости, с другой, – является по самой своей сути пространством противоречивым. Существующий способ производства воспроизводит в нем все свои лучшие и худшие черты, делает его паразитарным наростом и пышной, буйной ветвью; он щедро наделяет его чудовищными уродствами и обещаниями (которые не способен выполнить).

На примере Парижа видно, насколько город устойчив к разрушению, как трудно его уничтожить. Здесь, как и в любом городском пространстве, постоянно что-то происходит, причем перемены эти разнонаправленны. Неокапитализм и централизованное государство переделывают в своих интересах так называемую историческую часть города, однако некоторые секторы, расположенные невдалеке от центра, становятся народными; в Бельвиле, весьма оживленном квартале, живут бок о бок, хоть и не без трений, рабочие-иммигранты и репатрианты из Африки. Некоторые представители «элиты» селятся в Маре, то есть эта «элита» (интеллектуалы, представители старых и новых свободных профессий) не чурается контактов с народом: в этом ее отличие от прежней буржуазии, которая прочно обосновалась в комфортабельных «резидентских» кварталах и пригородах. Вполне возможно, что Маре и его окрестности еще долго будут связаны с производством (ремесленничеством, мелкой и средней промышленностью) и населены пролетариями и низшими социальными группами.

Париж не полностью порвал связи с былой бурной жизнью и городскими празднествами. Как показал май 1968 года, город по-прежнему является горнилом, очагом. Противоречие высокого уровня: если политическая власть и класс-гегемон хотят, чтобы город сохранил мировую репутацию, то не в их интересах загасить этот очаг; ведь репутацией этой он обязан именно своей дерзости, исследованию возможного и невозможного, пресловутому культурному развитию, разнообразию действий и действующих лиц – народа, интеллигенции, студентов, художников и писателей. В то же время политическая власть и властвующая в экономике буржуазия опасаются этого брожения, жаждут задавить его под гнетом пагубного централизма в принятии решений.

В Париже, как и в любом другом городе, еще заслуживающем этого имени, по-прежнему действуют связанные эффекты централизации и монументальности. Эти процессы основаны на пространственном вовлечении-исключении, вызванном вполне определенной причиной: центр объединяет, лишь отдаляя и рассеивая, монумент притягивает, лишь отстраняя. Отсюда неизбежное производство различий путем редукции прежних особенностей – этнических, «культурных», национальных. Городскую жизнь остановить невозможно. Сделать ее неподвижной – значит ее убить, но убить себя она не позволяет. Городская реальность, подчиненная, разрушенная, стремится сложиться заново; она только в пределе целиком рассеяна на местности и безжизненна. И этот грозный предел труднодостижим… Противоречие между пассивностью и активностью людей – «жителей», «пользователей» – никогда не разрешается целиком в пользу пассивности.

Нет ничего более противоречивого, чем «урбанистичность». С одной стороны, она позволяет отчасти изменить направленность классовой борьбы. Город и городская среда рассеивают опасные «элементы»; они позволяют также наметить относительно безобидные «цели», вроде улучшения работы транспорта или «инфраструктуры». В то же время город и его окрестности становятся театром действий, которые уже невозможно локализовать на предприятиях и в офисах. Город и городская среда – не только среда борений, но и их цель. Как добиться власти, не захватывая локусов власти, не занимая их, не выстраивая новой политической морфологии, предполагающей активную критику прежней морфологии? и, как следствие, самого статуса политического и Политики? К слову сказать, половинчатый компромисс между сельским и городским (предместья) отнюдь не выходит за рамки подчиненного пространства, как считают некоторые, в частности обитатели таких предместий. Он приводит к упадку и городского и деревенского пространства. Он не преодолевает их конфликта; наоборот, он превращает оба этих пространства в магму, которая была бы бесформенной, если бы ее не «структурировало» государственное пространство.

Присвоение политически подчиненного пространства ставит важный политический вопрос, который невозможно решить без радикальной критики политического, Политики и Государства – без отмирания Государства, каков бы ни был путь к нему и сам этот процесс. Оппозиция между присвоенным и подчиненным становится на этом уровне диалектическим противоречием. Присвоение пространства, развитие городской среды, преображение повседневности как преодоление разделения и конфликта между городом и деревней вступают в конфликт с государством и политикой.

В такой перспективе господствующее и подчиненное пространство, предложенное государством его верным и неверным «субъектам»-подданным, есть лишь внешне ненасильственное пространство pax etatica ( pax capitalista , применительно к странам капитализма, подобно тому как существовал pax Romana ). Абстрактное пространство, по видимости лишенное насилия, содержит его в себе. То же относится и к пространствам, полагающим, будто избежали этой участи, – пространствам пригородов, коттеджей, дач, фальшивых деревень и симулякров природы. Марксистская теория отмирания государства вновь становится актуальной в свете нашей центральной идеи: государственное управление пространством предполагает логику разрушительной и саморазрушительной неподвижности.

Разбивка пространства на три пересекающихся и переплетающихся уровня – публичный, или глобальный (П или Г), личный, частный (Ч) и смешанный, опосредующий, или промежуточный (С), – не лишена для нас определенного интереса. Действительно, в ней социальное пространство расписано и предписано иначе, нежели в политической мысли. С политической точки зрения в пространстве ничто не может и не должно выходить из подчинения, разве что иллюзорно. Власть стремится контролировать пространство целиком и сохраняет его в «разъединенно-соединенном», «дробно-гомогенизированном» виде, разделяя, дабы властвовать. Трехуровневая сетка задает иную перспективу хотя бы потому, что не обособляет пространственные элементы внутри абстрактного пространства. Она учитывает имманентные различия и позволяет предположить наличие «компактных» и в то же время весьма разработанных пространств: мест встречи, проходов, не исключая мест, отведенных для медитации и одиночества. Она соотносится с анализом уровней, в рамках которого различаются (но не разъединяются) «микроуровень» (архитектура, жилье и жилищная среда, ближайшие окрестности), «средний» уровень (город, урбанизм, отношения города и деревни) и, наконец, «макроуровень»: пространственное планирование, благоустройство, национальная территория, глобальное и всемирное. Однако подобные «сетки» ограничиваются классификацией фрагментов в пространстве, тогда как предметом познания является его производство.