Анри Лефевр - Производство пространства

Определенную роль и функцию в господстве над пространством выполняет мимесис: имитация и ее корреляты, аналогия и более или менее мотивированные впечатления аналогии, сходства и несходства, метафоры и метонимии (замена одного члена другим, отсылка части к целому). Роль мимесиса противоречива: подражание дает еще не оформившемуся желанию образец, занимающий некое пространство, и тем самым обрекает это желание на насилие, вернее, на противодействие насилию со стороны этого занявшего пространство образца. Мимесис, его составляющие и вариации, способствуют утверждению абстрактной «спациальности», полуфиктивной, полуреальной связности. Подражание природе сводится к ее внешнему воспроизведению: производству знаков природы и природного, например дерева или куста, или изображения дерева, или фотографии дерева. Происходит не производство «вторичной природы» или природы присвоенной, но подмена природы мощной разрушительной абстракцией; процесс останавливается на полпути. «Вторичная природа», не совпадающая с природой изначальной, но конкретная на своем уровне, выходила бы за рамки искусственного, хоть и не имела бы в себе ничего «естественного». Мимесис же утверждается в искусственном: в имитации первичной природы, непосредственности, телесности средствами визуальности, абсолютного преобладания оптики.

Как мы уже знаем, социальная (пространственная) практика вначале интуитивно (в изначальном intuitus , непосредственном и близком к природной непосредственности) уловила часть уже расщепленной природы, а значит, некоторую часть телесности с присущими ей оппозициями: либо отверстие, пропасть – либо возвышенность, освещенный холм; либо «мир» – либо «космос». Либо кривая, окружность, круг – либо восходящая-нисходящая прямая. Эта искусная операция (выше мы попытались ее воспроизвести) позволяет в эпоху античного полиса интегрировать женское начало – и в то же время отвергнуть его, возобладать над ним, отведя ему малую часть пространства, и свести его к «женственности», подчиненной мужскому, маскулинному, мужественному принципу. Практика производила разнородные пространства, руководствуясь intuitus ; затем на смену интуиции пришел «габитус», habitus , а за ним «интеллект», intellectus . Все эти метаморфозы порождены практикой, исходя из непосредственного, чувственного, но при этом уже ментального впечатления ( intuitus ); оно уже отделилось от «чистого», «естественного» ощущения, уже разрослось, разбухло, развилось, то есть претерпело изменения. Так из земли на поверхность вышло социальное пространство; в его основе лежала упорная «интеллектуализация», которая в итоге привела к построению абстрактного (геометрического, визуального, фаллического) пространства, выходящего за рамки спациальности и перерастающего в производство гомогенной и патогенной, нелепой и стандартизированной, принудительной и рационализированной политической «среды»: «среды» государства, власти, стратегии. Что происходит с этой абсолютно политической «средой», пространством абсолютной политики? От метафоризаций и метонимизаций она движется к тотальной тавтологии: производится только воспроизводимое, то есть производство сводится только к воспроизводству, имитации прежнего производства. Перед нами высшее противоречие: производительная способность пространства, производящего только воспроизведенное, порождает исключительно повторение и повторяемость. Производство пространства превращается в собственную противоположность: воспроизводство вещей в пространстве. Мимесис (подражание, имитация) превращается в воспроизводимость, находящую опору в знании, технике, власти, ибо именно воспроизводимость обеспечивает продление (воспроизводство) социальных отношений.

Проясняются составляющие «политического вопроса», как его обычно называют; как и само пространство, он включает в себя несколько вопросов, идей и проблем: проблему политического в целом, его статуса в социальной практике; проблему политики и ее роли в капиталистическом способе производства; проблему политиков , государственных деятелей или деятелей данного государства, их подготовки и селекции (если можно так выразиться).

Любые вопросы, относящиеся к государству, политическому и политике, равно как и ответы на них, остаются абстрактными, то есть локализованными в ментальном пространстве, до тех пор пока они не сосредоточены на связи между государством и пространством.

Связь эта существовала всегда и становится все теснее; пространственная роль государства в прошлом и в настоящем не подлежит сомнению. Государственный административно-политический аппарат уже не ограничивается (да и ограничивался ли когда-нибудь?) абстрактным вмешательством в капиталовложения (в экономику). Поскольку на данной территории имеются отдельные единицы хозяйственного производства и социальной деятельности, только государству под силу свести их вместе в пространственное единство – нацию. На излете Средневековья в Западной Европе абсолютное (религиозное) пространство предшествующих эпох уступило место пространству светскому; произошло это благодаря городам и городской системе. На новом политическом пространстве, уже унитарном по сути, но пока еще состоящем из разрозненных единиц, утвердилось пространство королевской власти, пространство формирующегося национального государства. Исторические отношения между государством и пространством уже были нами проанализированы.

Сегодня государство и его бюрократический и политический аппарат постоянно воздействуют на пространство, используя инструментальное пространство для вмешательства на всех уровнях и во все инстанции экономики. (Глобальная) социальная практика и практика политическая смыкаются в пространственной практике, достигая тем самым если не логической когерентности, то большей связности. Во Франции точечные действия властей (префектов) сопрягаются с действиями глобальными, проистекающими из заказа на так называемое индикативное планирование и благоустройство территории; ничто не происходит в данной нации помимо государства и его «служб». Они покрывают все пространство.

Только людям, мыслящим и действующим на государственном уровне, известны региональные и местные механизмы, потоки и сети (например, те, что связывают «залежи рабочей силы» с местами, где производительно потребляется сила труда!).

Тем не менее благодаря росту числа связей и сетей, которые, соединяя напрямую различные локусы, кладут конец их изоляции, но не уничтожают их особенности и рождающиеся из этих особенностей различия, государство становится бесполезным. Все громче звучат требования – порой бессмысленно-крикливые, но в отдельных случаях весьма обоснованные – тех, кто хочет ослабить гнет, добиться децентрализации, организовать управление (самоуправление) на основе , внутри производственных и территориальных единиц (предприятий и городов). Государственная тенденция к созданию центров принятия решений, наделенных всеми инструментами власти и подчиненных единому центру, столице, встречает противодействие. Местные власти (муниципальные образования, департаменты и регионы) не позволяют с легкостью себя поглотить. Тем более что государство не может делать все, знать все, управлять всем; оно оказывается максимально эффективным, лишь разрушая то, что ускользает из его рук. Гегелевское абсолютное государство не способно производить само себя в собственном пространстве, ибо оно самоуничтожается прежде, чем достигает завершения.