Анри Лефевр - Производство пространства

Обладает ли жестикуляторное начало почти бесконечным, то есть не поддающимся определению, множеством кодов? Этот скользкий момент можно прояснить уже сейчас. Множественность кодов относится к числу обязательных детерминант: например, жесты повседневные и жесты праздничные, ритуалы дружбы и вражды, бытовая микрожестикуляция и макрожестикуляция огромных толп. Но разве нет жестов, знаков или сигналов, позволяющих менять коды или субкоды, прерывать один код и переходить к другому? Безусловно, есть.

Правильнее было бы говорить о субкодах и общих кодах (что позволило бы при необходимости классифицировать их по родам и видам), а не бесконечно умножать сущности, коды. Нужно применить к этим сравнительно новым понятиям (кодирование, декодирование, сообщение, расшифровка) принцип бритвы Оккама! А главное – не следует мыслить или воображать себе код пространства как субкод дискурса, который выстроит пространство по образцу дискурса или одной из его модальностей. Изучение жестов этого не позволяет.

Задача всех этих соображений и рассуждений – не рационализировать жесты, а прояснить отношения между жестикуляцией и пространством. Почему восточные народы живут на уровне земли, имеют низкую мебель и, отдыхая, садятся на корточки? Почему на Западе мебель жесткая, с прямыми углами, требующая напряженной позы? Почему граница, разделяющая эти типы поведения и (не оформленные словесно) коды, совпадает с границами религиозно-политическими? Разнообразие здесь столь же непостижимо, как и разнообразие языков. Быть может, анализ социальных пространств позволит ответить на эти вопросы.

Организованные, то есть ритуализованные и кодифицированные, жесты не только совершаются в «физическом», телесном пространстве, но и порождают пространства, произведенные жестами и для жестов. Последовательности жестов соответствует связная последовательность четко очерченных сегментов пространства; сегменты повторяются, но из их повтора рождается нечто новое. Таковы клуатр и прогулочный дворик в монастыре. Зачастую произведенные таким образом пространства полифункциональны (агора), хотя некоторые жестко заданные жесты (спортивные, военные) уже на очень раннем этапе произвели особые локусы: стадионы, ристалища, военные лагеря и т. д. Ритм большинства этих социальных пространств задан жестами, которые в них производятся и которые их производят (эти пространства измеряются в шагах, локтях, футах, ладонях, дюймах и т. д.). Пространства порождают как бытовая микрожестикуляция (тротуар, коридор, место, где принимают пищу), так и самая торжественная макрожестикуляция (галерея, окружающая хоры в христианских церквях, подиум). При соприкосновении жестикуляторного пространства и представления о мире с его символикой возникает великое творение – например, клуатр. Величайшая удача: жестикуляторное пространство приземляет пространство ментальное, пространство богословского созерцания и абстракции; оно позволяет ему получить выражение и символическое значение, включиться в практику строго определенной группы в строго определенном обществе. В подобном пространстве жизнь, протекающая между самосозерцанием, осознанием собственной конечности, и созерцанием трансцендентной бесконечности, исполняется счастья, сотканного из умиротворения и приятия своей неутоленности. Клуатр, пространство созерцателей, место прогулок и собраний, связует теологию бесконечного с ее особым, конечным локусом, четко определенным в социальном плане, не имеющим строгой специализации, но обусловленным своей принадлежностью к данному ордену и данному уставу. Колонны, капители, скульптуры – все эти семантические дифференциалы размечают маршрут, заданный шагами созерцателя в часы отдыха, также отданного созерцанию.

Жесты «духовного» обмена, то есть обмена символами и знаками, со свойственной ему радостью, произвели собственные пространства; но не менее продуктивными были и жесты обмена материального. Переговоры, заключения договоров, торговля нуждались в подходящих пространствах. Торговцы на протяжении веков образовывали деятельные, оригинальные, по-своему продуктивные группы. Сегодня товарный мир, совместно с капиталом распространившийся на всю планету, приобрел деспотический характер; его осуждают, на него порой списывают все беды. Но не нужно забывать, что в древних сообществах с их жесткими рамками, в аграрных обществах и политических полисах, торговцы и товар веками служили символом свободы, надежды, открытых горизонтов. Они приносили богатство и необходимые продукты: зерно, пряности, ткани. В то время «коммерция» означала коммуникацию; обмен ценностями сопровождался обменом мыслями и удовольствиями: на Востоке он оставил по себе больше следов, чем на Западе (европейском и американском). Первоначальные пространства торговли, возникшие во времена, когда торговцы и их жесты порождали собственные локусы, отнюдь не лишены красоты: это портик, базилика, павильон. Быть может, пространства роскоши встречались реже, чем пространства власти и знания, мудрости и обмена?

Для объяснения этих разнообразных творений недостаточно лишь проксемики, о ком бы ни шла речь – о детях или взрослых, парах или семьях, группах или толпах. Антропологическое понятие «проксемика» (Холл), то есть соседство, является рестриктивным (редуктивным) по отношению к понятию «жестикуляторное начало».

Структурные разграничения, бинарные оппозиции, уровни и параметры не должны заслонять от нас большие диалектические процессы, протекающие в едином целостном мире и позволяющие дать ему определение.

Первый момент : вещи (предметы) в пространстве. В этот период производство еще чтит природу и, изымая фрагменты пространства, использует их вместе с их содержимым. Господствует сельское хозяйство, общества производят дворцы, монументы, сельские дома, произведения искусства. Время не отделено от пространства. Человеческий труд, воздействуя на природу, десакрализирует ее, но наделяет сакральным характером религиозные и политические сооружения; форма (мысли, действия) неразрывно связана с содержанием.

Второй момент : некоторые общества, выйдя из доисторической эпохи, вступают в эпоху историческую: переходят к накоплению (богатств, знаний, технологий), то есть к производству ради обмена, а затем ради денег и капитала. Искусственное, поначалу выдающее себя за искусство, берет верх над природой, форма и формальность отделяются от содержания; абстракция и знаки как таковые возводятся на уровень первой и последней истины; как следствие, философская и научная мысль представляет себе пространство как средство и среду, лишенную вещей и предметов, стоящую над ними. Пространство вне вещей, пространство как форма, представляется либо субстанцией (картезианское пространство), либо, напротив, как «чистое априори» (Кант). Пространство и время разделены, но первое подчинено второму в практике накопления.