Анри Лефевр - Производство пространства

c) Двоякое пространство репрезентации : доминирующее мужское начало – военное, властное, правовое; и включенное в общий порядок женское начало, не отвергнутое, но «низвергнутое» в землю, несущее рождение и смерть, «мир».

Три эти детерминанты соответствуют восприятию, осмыслению и переживанию в их всеобъемлющем единстве. Intuitus , в рамках и с помощью устоявшейся в ходе истории пространственной практики, превращается в habitus , вначале прочный, затем пришедший в упадок. На протяжении этого процесса и после на него воздействует intellectus – осмысление, проявляющееся в сочинении Витрувия, а также разного рода речах (Цицерон, Сенека). Эти три элемента с их денотатами и коннотациями влияют на производство пространства, и в результате их взаимодействия первоначальная интуиция становится почти системой: свод с его чарами, арка, акведук. В римском мире организация, мысль и производство пространства идут рука об руку и в почти одинаковом темпе. Под каким знаком? Прежде всего под знаком Закона, а не Логоса.

Христианство будет зиждиться на игре слов Mundus и immundus (в сочетании с другой, не менее известной и изощренной игрой вокруг понятий Логоса и Слова). Философия последующего периода – христианского общества – опирается на августиново разделение времени и пространства (субъекта и объекта), умаляющее роль последнего [115].

В более близкие к современности времена философы под влиянием Маркса переоценивали значение экономики; они то соединяли ее с историей (так называемый исторический материализм), то противопоставляли ее истории (вульгарный экономизм). Тем самым история как условие и фундамент экономики ускользала из их поля зрения. Логос и логика греческого происхождения? Право и закон, восходящие к римлянам? Их статус так и не был определен; одни их фетишизировали, другие развенчивали. Но и Логос, и Право не были лишь идеологиями: они порождали практики. Логика неотделима от знания, а право – от практической деятельности. Относятся ли они к антропологии, к чистой истории? Трудно сказать. Чтобы уточнить их статус, научной мысли следовало бы принимать в расчет пространство – то есть пространство «реальное», а не абстрактное, очищенное и опустошенное, пространство во всех его конкретных модальностях. Разве не были Логика и Право прежде всего формами пространственной организации, предполагающими и включающими в себя репрезентации пространства и пространства репрезентации?

Складывается поразительная во многих отношениях ситуация: «все мы», западные люди, наследники выдыхающейся традиции, приближаемся к концу нашего общества, нашей культуры и цивилизации, не умея даже толком ее описать (капитализм? Иудеохристианство? И то и другое? Культура бестелесности? Разрешительно-запретительное, противоречивое общество? Потребление под руководством бюрократии? и т. п.), и при этом считаем, что нам ближе греческий Логос и Космос, нежели римский Мир – которым «мы», однако, подспудно одержимы.

Греческий Полис с его акрополем и агорой родился из синойкизма (объединения поселений) на возвышенности. В ясном свете. Всегда недалеко от моря с его богатствами. Неведомое, далекое, опасное, но досягаемое будят любопытство, воображение и мысль в их неразрывном единстве.

В риторике позднейших эпох все, что в Греции и в других местах было результатом объединения и определенной практики, превратилось в загадку и чудо. Греческий город не изгоняет подземные силы; он возносится над ними и преодолевает их. А иногда – улавливает (как Элевсин). Пространство репрезентации и репрезентация пространства для граждан-горожан не совпадают, но гармонично сочетаются и согласуются [116]. Мировой порядок и порядок города, дома, три его уровня или части – пространство физическое, пространство политическое (город и его территория) и пространство урбанистическое (внутренность поселения) – обретают единство. Не простое, однородное единство, но единство композиции и пропорций, предполагающее различия и иерархию. Знание и власть, социальная теория и социальная практика обретают общее измерение. То же относится и к времени, к ежедневным и праздничным ритмам, отвечающим устройству пространства, домашнему очагу, очагу общественному (булевтерию на агоре, открытому месту, предназначенному для собраний граждан, политическому центру), к храмам и стадионам.

Все общества, существовавшие в истории, преуменьшали значение женщин и ограничивали влияние женского начала. У греков оно сводится к плодородию поля, которым владеет и которое обрабатывает супруг; оно локализовано в доме – вокруг жертвенника, очага, омфала, круглого, замкнутого, фиксированного пространства; вокруг печи, последней приметы сумрачной бездны. Социальный статус претерпевает те же ограничения, что и статус символический и практический, и оба этих взаимосвязанных аспекта проявляются в спациальности (в пространственной практике).

Следовательно, подземный мир не исчезает. Дневной свет, Зевс и разум победили темные (хтонические) силы. Потерпевшие поражение Титаны ворочаются в глубинах инфернального мира. Страна мертвых полна теней, испивших из Леты. Греческому гению удалось локализовать, определить подземный мир, дать ему имя, подчинить его поверхности, горе, где пасется скот, пахотному полю, морю, которое бороздят форштевни кораблей, перевозящих богатства. Гений греков не господствует над ним, не присваивает себе, как в Риме, но держит его на расстоянии, отводит ему особое место (Дельфы, празднества вакханок). Смысл этих образов заключен не в литературе: напротив, ритуалы и мифологические произведения (от Гесиода до Платона) выражают в образах и символах то, что происходит в социальном пространстве. Рациональная концептуализация возникла у греков позже, когда их цивилизация (вместе с философией) уже клонилась к закату.

Аналогичный путь прошли многие общества; откуда же берутся различия между ними? Как получилось, что в разных обществах мужское начало и его господство получили разный статус, по-разному проявлялись и оформлялись? Греция и Италия, сложившиеся под влиянием Афин и Рима, пришли в итоге к совершенно непохожим обществам: одно произвело и передало миру Логос (логику и знание), а другое – Право.

Способен ли психоанализ дать ответ на все эти вроде привычные для него вопросы? Эдипова схема, треугольник, позволяет выстроить лишь весьма механистичное и унифицирующее причинно-следственное объяснение. «Эдипов треугольник» можно обнаружить везде и всюду. Треугольная структура должна стать основой толкования; но если она остается неизменной, то каким образом порождает столь различные следствия?