Анри Лефевр - Производство пространства

Утверждать, что пространство обусловлено лишь этими сетями, было бы ошибкой: тем самым мы опустились бы на уровень односторонних определений и специальной науки – географии, геополитики. Социальное пространство является множественным: абстрактным и практическим, непосредственным и опосредованным. Пространство торговли не отменяет религиозного пространства: оно еще долго будет оставаться пространством слова и знания. Наряду с ним, и даже внутри него, находится место и для других пространств – пространства обменов, пространства власти. Репрезентации пространства и пространства репрезентации расходятся, но целое остается единым.

В социальном пространстве средневековой эпохи есть что-то от волшебства. Чтобы выделить в нем разряды и сословия, ранги и иерархии, нет нужды прибегать к мысленным срезам (продольным, поперечным, вертикальным). Здание общества тоже походит на собор и с еще большим правом может считаться гомологичным «Сумме». Нам возразят, что верхушка социальной пирамиды не достает до неба, и в этом они различны. Нет: одна и та же иллюзия заставляет верить, что вершины башен поднимаются к небесному своду и небесным добродетелям; что вершина социальной пирамиды соседствует с божественным началом; что разум с оконечности умозрительной постройки протягивает руку вере, проистекающей прямо из божественной благодати; что поэзия нисходит в ад и взлетает к раю.

Ясное, даже прозрачное общество. Отношения личной зависимости преобладают над экономикой; даже насилие в нем отличается высшей чистотой; каждый знает, как и почему он умирает, как и почему страдает, почему временами бывает благополучен (получает благо). Общество в целом выходит на свет. К несчастью, те самые деньги, что помогли изгнать тьму, вскоре создадут еще более темные, непроглядные отношения.

Средневековое пространство отрывается от земли; пока оно еще не абстрактно, отнюдь нет. Значительная часть «культуры» (она хотя и уменьшается, но не исчезает) остается криптической . Она по-прежнему связана с сакрально-проклятыми книгами, с зачарованными местами, глубинами, пещерами, мрачными долинами, могилами и святилищами, подземельями. Все, что показывается на поверхности, выносится на свет. Расшифровку нельзя прочесть, нельзя проговорить; она видна – и вызывает ужас или радость, не столько насилие, сколько убежденность. В эпоху Кватроченто, когда на первый план выходит живопись, художники выступают глашатаями всеобщего перехода от криптического к расшифрованному. Но это не искусство видимого как таковое! Познание остается познанием. Расшифровка, выход на поверхность как отказ от крипты весьма косвенно соотносится с расшифровкой текста. Она – постоянный процесс, и выходящее из тьмы явлено «лично», не в виде знака.

Итак, время не отделяется от пространства; оно направляет его, несмотря на то что уже в средневековом городе наметился поворот: пространство стремится подчинить себе ускользающие от природы (от природного пространства) ритмы. Где искать связь, узел, соединяющий пространство и время? По ту сторону знания, накопленного в данную эпоху, и по эту сторону ее теории познания: в практике (которая «бессознательно» согласует пространство и время, ограничивая расхождения между репрезентациями и искажения реальности). Время размечено празднествами, происходящими в пространстве. Они посвящены определенным «объектам», вымышленным (мифическим) или реальным (практическим) – Солнцу, Христу, святым обоего пола, Великой Деве-Матери; эти «предметы» возникают, восходят к зениту, клонятся к закату, скрываются во тьме и появляются вновь, вместе со связанными с ними локусами. Социальное время диверсифицируется. Время торговли (соотнесенное с рынками) не совпадает с церковным временем; оно, как и его пространство, становится светским. Время коммунальных собраний не совпадает со временем частной жизни.

В XVI веке в Западной Европе произошло «нечто» чрезвычайно важное; но это не событие, имеющее датировку, не институциональное изменение и даже не процесс, четко подпадающий под экономические «мерки»: рост какого-либо производства или появление нового рынка. Запад пошатнулся; город одержал верх над деревней с точки зрения экономической и практической значимости, социальной роли. Иными словами, деньги победили землю; земельная собственность утратила первостепенное значение. Общество изменилось целиком – но неравномерно в различных своих секторах, элементах и моментах, институциях.

Абсолютной дискретности не бывает. За несколько десятков лет, в зависимости от избранной перспективы, либо переменилось все – либо все осталось по-прежнему.

Возможно, изучение пространства позволит дать ответ на методологический и теоретический вопрос: «Что именно изменилось в этот поворотный период?» Говоря о переходе, мы имеем в виду опосредование. Историческим опосредующим звеном между средневековым (феодальным) пространством и пространством капитализма, возникшим в результате накопления, служит городское пространство – пространство «городских систем», которые складываются в процессе перехода. Город отделяется от деревни, над которой он господствует, которой управляет, которую эксплуатирует и защищает. Разрыв между ними не абсолютен: они по-прежнему образуют противоречивое единство. Город в лице своей олигархии контролирует принадлежащую ему территорию. С высоты башен «горожане» видят свои поля, свои леса, свои деревни. Крестьян же, кое-как обращенных язычников, городские жители воспринимают как фантазию или противоположность, с интересом или презрением – как волшебную или страшную сказку. Горожане осознают себя, соотнося себя с крестьянами и дистанцируясь от них: двойственность в рамках целого, воспринимаемая дистанция и осмысляемое единство. Город несет рациональное начало – рациональность расчетов и обменов, Логос купцов. Город принимает эстафету у феодалов, лишая их монополии на защиту крестьян и понуждение их к прибавочному труду. Таким образом, городское пространство оказывается благословенным местом для компромисса между угасающим феодализмом, торговой буржуазией, олигархами, сообществами ремесленников. Это абстракция в действии (активная): абстрагирование от природного пространства, противостояние общего особенному, универсальное «in statu nascendi», выявляющее и поглощающее все частности. Городское пространство – страшное средство; пока оно еще не уничтожает природу, но захватывает ее, вбирает в себя. Позднее, на втором этапе абстрагирования пространства, эстафета перейдет государству. Города и горожане утратят контроль над пространством и одновременно – господство над производительными силами, выходящими за его пределы при переходе от торгового и банковского капитала к промышленному капитализму. Прибавочная стоимость уже не будет тратиться на месте, теперь она реализуется за пределами ближайших окрестностей, распространяясь все дальше и дальше. Экономика выйдет за городские рамки и даже уничтожит их; однако город сохранится как центр, как точка разного рода компромиссов.