Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Не пугайтесь экспериментов; найдите свою музу и позвольте ей вести вас. По мере того как талант Элизабет расцветал, ее музой стала Новин, чудесная, говорящая кукла. И к тому времени, когда Элизабет осознала свою ошибку (тогда и голос Новин поменялся), было уже слишком поздно. Но поначалу все, наверное, было чудесно. Встреча с музой – всегда счастье.

Взять, к примеру, тот торт.

– Заставь его упасть, – говорит Новин. – Заставь его упасть, Либбит!

И она это делает. Потому что может. Рисует торт няни Мельды на полу. Размазанным по полу! Ха! И няня Мельда над ним, уперев руки в бока, с написанным на лице огорчением.

Почувствовала ли Элизабет стыд, когда так и случилось? Стыд и страх? Думаю, да.

Знаю , что почувствовала. Для детей обычно забавна только воображаемая злоба.

Однако были и другие игры. Другие эксперименты. Пока, наконец, в 1927…

Во Флориде все внесезонные ураганы называют «Элис». Это такая шутка. Но тот, что налетел в марте вышеуказанного года, следовало назвать ураган «Элизабет».

Кукла нашептывала ей голосом ночного ветра в пальмах. Или шуршанием ракушек под «Розовой громадой» при отливе. Нашептывала, когда маленькая Либбит уже начинала засыпать. Убеждала, как это будет здорово, нарисовать сильный шторм. И кое-что еще.

Новин говорит: «Это клад. Спрятанные сокровища, которые откроет большой шторм. Папочке будет интересно найти их и посмотреть».

И вот это сработало. Рисовать шторм Элизабет особо не хотелось, а порадовать папочку? Перед таким искушением она устоять не смогла.

Потому что папочка очень злился в тот год. Злился на Ади, которая не пошла в колледж после возвращения из поездки в Европу. Ади не хотела встречаться с достойными людьми, не хотела ездить на балы дебютанток. Ее интересовал только Эмери… а он, с точки зрения папочки, совершенно ей не подходил.

Папочка говорит: «Он не из нашего круга, он – Целлулоидный воротник [94] », – а Ади говорит: «Он из моего круга, и не важно, какой у него воротник», – и папочка сердится.

Все постоянно ссорились. Папочка злился на Ади, Ади – на него. Ханни и Мария злились на Ади. Потому что она завела себе красивого бойфренда, старшего по возрасту и недостойного по статусу. Близняшек вся эта злоба пугала. Либбит – тоже. Няня Мельда заявляла вновь и вновь, что если бы не Тесси и Ло-Ло, она давно уехала бы к своим родственникам в Джексонвиль.

Элизабет все это рисовала, поэтому я видел.

«Паровой котел» в конце концов взорвался. Ади и Неподходящий ей молодой человек убежали в Атланту, где Эмери обещали работу у конкурента. Папочка пришел в ярость. Большие злюки, вернувшиеся на уик-энд из школы Брейдена, слышали, как он говорил кому-то по телефону, что прикажет привезти Эмери Полсона сюда и выпорет кнутом так, что у того не останется и клочка целой кожи. Он выпорет их обоих!

Но потом отец передумал: «Нет, клянусь Богом. Оставим все как есть. Она сама заварила кашу. Пусть теперь и расхлебывает».

После этого налетел ураган «Элис».

Либбит почувствовала его приближение. Почувствовала, как поднимается ветер и несет облака, черные, как смерть. А уж сам ураган (проливной дождь, грохочущие, как грузовой поезд, удары волн) очень напугал ее, словно она звала собаку, а прибежал волк.

Когда ветер стих, выглянуло солнце, и все стало хорошо. Даже лучше, чем хорошо, потому что после ухода «Элис» про Ади и Неподходящего ей молодого человека на время забыли. Элизабет даже слышала, как папочка что-то напевал себе под нос, когда вместе с мистером Шэннингтоном очищал двор от принесенного ураганом мусора. Папочка сидел за рулем маленького трактора, а мистер Шэннингтон складывал в тележку пальмовые листья и ветки.

Кукла шептала, муза пела свою песню.

Элизабет послушала, и в тот самый день нарисовала место у Ведьминой скалы, где, по словам Новин, и находился клад, откопанный ураганом.

Либбит просит папочку пойти и взглянуть, просит его просит его просит его. Папочка говорит: «НЕТ», папочка говорит, что он очень устал, что у него болит все тело после уборки двора.

Няня Мельда говорит: «Вода поможет снять усталость, мистер Истлейк».

Няня Мельда говорит: «Я соберу корзинку для пикника и приведу девочек».

И потом няня Мельда говорит: «Вы же знаете, какая она теперь. Если говорит, что там что-то есть, возможно…»

Вот они и идут по берегу к Ведьминой скале… папуля в купальном костюме, в который с трудом влез, и Элизабет, и близняшки, и няня Мельда. Ханна и Мария уже вернулись в школу, а Ади… о ней лучше не вспоминать. Ади В НЕМИЛОСТИ. Няня Мельда несет красную корзинку для пикника. В ней ленч, шляпки от солнца для девочек, рисовальные принадлежности Элизабет, подводный пистолет папочки и несколько гарпунов.

Папочка надевает ласты, заходит в воду по колено и говорит: «Холодно! Хочется, чтобы поиски не заняли много времени, Либбит. Скажи мне, где лежит этот сказочный клад».

Либбит отвечает: «Скажу, но ты обещаешь, что я смогу взять фарфоровую куклу?»

Папочка говорит: «Любая кукла – твоя. Ты заслужила награду».

Муза увидела клад, девочка его нарисовала. Их будущее определилось.

Спустя два вечера я впервые нарисовал этот корабль.

Сначала назвал картину «Девочка и корабль», потом – «Девочка и корабль № 1». Именно корабельный цикл, а не история с Кэнди Брауном, побудил меня выставлять свои работы. Если Наннуцци хотел организовать выставку, я уже ничего не имел против. И не потому, что гнался за, как говорил Шекспир, «дутой славой» (в этом меня просветил Уайрман). Просто признал правоту Элизабет: не следовало накапливать законченные полотна на Дьюма-Ки.

Картины с кораблем были хороши. Может, превосходны. Такое у меня возникало ощущение, когда я заканчивал каждую. Но при этом от них веяло могущественным злом. Думаю, я это знал с самой первой картины, которую написал в канун дня святого Валентина. В последнюю ночь жизни Тины Гарибальди.

Кошмаром я бы этот сон называть не стал, но он был таким ярким и живым, что мне не под силу описать его словами, хотя что-то удалось перенести на холст. Не все, но что-то. Может, и многое. На небе полыхал закат. В этом сне и во всех последующих на небе полыхал закат. Красный цвет заливал западный горизонт, поднимался до небес, где переходил в оранжевый, а потом, что странно, в зеленый. В Заливе царил полный штиль, лишь в редких местах гладь воды вспучивали маленькие волны, напоминая капельки пота. В отраженном солнечном свете Залив выглядел, как гигантская глазница, заполненная кровью.