Стивен Кинг - Дьюма-Ки

– Хорошо. Но о часе поэзии можешь забыть. Она сегодня не в себе.

– Плоха?

– Такой я ее никогда не видел. Разорванное мышление. Отрыв от реальности. Помрачнение сознания. – Он глубоко вдохнул и шумно выдохнул. В трубку словно ударил резкий порыв ветра. – Послушай, Эдгар, мне неудобно просить тебя об этом, но могу я ненадолго оставить ее на тебя? Минут на сорок пять, не больше. У Баумгартенов нелады с сауной… что-то там с чертовым нагревателем, к ним приедет электрик, но мне нужно показать ему, где распределительный щит. И, разумеется, расписаться на бланке заказа за выполненную работу.

– Нет проблем.

– Ты – прелесть. Я бы тебя поцеловал, если б не язвы на твоих губах.

– Пошел ты на хер, Уайрман.

– Да, все меня так любят. Это мое проклятие.

– Мне звонила Пэм. Она поговорила с моим другом Томом Райли, – учитывая, чем эта парочка занималась в мое отсутствие, называть Тома моим другом было как-то странно, но, с другой стороны, почему нет? – Похоже, ее стараниями план самоубийства сдулся.

– Это хорошо. Но почему я слышу печаль в твоем голосе?

– Она захотела узнать, откуда мне стало обо всем известно.

– То есть ее уже не интересовало, как ты прознал о том, что она трахалась с этим парнем? Она спросила…

– Как я поставил ему диагноз «депрессия с суицидальным риском», находясь за полторы тысячи миль.

– Ага! И что ты ответил?

– Не имея под рукой хорошего адвоката, мне не оставалось ничего другого, как сказать правду.

– И она подумала, что ты – un poco loco [91].

– Нет, Уайрман, она решила, что я – muy loco [92].

– А есть разница?

– Нет. Но она будет размышлять над этим, и, поверь мне, Пэм – кандидат в олимпийскую сборную США по размышлениям, а потому, боюсь, мое доброе дело рикошетом ударит по моей же младшей дочери.

– Предполагаешь, что твоя жена будет искать виноватого.

– Предположение правильное. Я ее знаю.

– Это плохо.

– И мир Илзе содрогнется куда сильнее, чем она того заслуживает. Ведь и для нее, и для Мелинды Том был как дядя, с самого их рождения.

– Тогда тебе придется убедить жену, что ты действительно все это видел, и твоя дочь никоим образом не связана с этой историей.

– И как мне это сделать?

– К примеру, рассказать о ней что-то такое, чего ты не должен знать.

– Уайрман, что ты несешь? По своей воле я такого сделать не могу!

– Откуда ты знаешь? Я должен заканчивать разговор, амиго. Судя по звукам, ленч мисс Истлейк только что отправился на пол. Еще увидимся?

– Да. – Я собрался добавить: «До скорого», но он уже положил трубку. Я последовал его примеру, гадая, куда я подевал садовые рукавицы Пэм с надписью «РУКИ ПРОЧЬ». Может, если бы я их нашел, идея Уайрмана уже не казалась бы такой безумной.

Я обыскал весь дом, безрезультатно. Возможно, я выбросил рукавицы после того, как закончил рисовать «Друзей-любовников», но сам такого не помнил. Не мог вспомнить. Знаю только, что больше никогда их не видел.

Комнату, которую Уайрман и Элизабет называли Китайской гостиной, в тот день заливал грустный свет субтропической зимы. Дождь лил еще сильнее, барабанил по стенам и окнам, поднявшийся ветер шумел в кронах пальм, окружавших «Эль Паласио», швырял их тени на стены. В этот день, придя в гостиную, я впервые не увидел на столе «живых картинок»: макеты зданий и статуэтки людей и животных пребывали в полнейшем беспорядке. Единорог и чернолицый мужчина лежали бок о бок возле перевернутого здания школы. Если на столе и рассказывалась какая-то история, то я видел разве что эпизод фильма-катастрофы. Рядом с особняком в стиле «Тары» стояла жестянка из-под печенья «Суит Оуэн». Уайрман ранее объяснил мне, что нужно делать, если Элизабет попросит коробку.

Элизабет сидела в инвалидном кресле, ссутулившись, чуть заваливаясь на один бок, рассеянно оглядывая беспорядок на своем игровом столе, где обычно все стояло на положенных местах. Ее синее платье цветом практически не отличалось от огромных баскетбольных кедов «Чак Тейлор» на ее ногах. Вырез-«лодочка» платья растянулся, превратившись в перекошенный раззявленный рот, открыв одну лямку комбинации цвета слоновой кости. Я задался вопросом, одевалась ли Элизабет этим утром сама или при помощи Уайрмана.

Поначалу она вела себя здраво, правильно произнесла мое имя, справилась о моем здоровье. Попрощалась с Уайрманом, когда тот отправлялся к Баумгартенам, и попросила его надеть шляпу и взять с собой зонт. И это было хорошо. Но когда пятнадцатью минутами позже я принес ей из кухни еду, произошло резкое ухудшение. Элизабет смотрела в угол, и я услышал, как она бормочет: «Возвращайся, Тесси, возвращайся, тебе здесь не место. И заставь уйти этого большого мальчика».

Тесси, мне было знакомо это имя. Я воспользовался своим методом поиска ассоциаций и вспомнил газетный заголовок «ОНИ ИСЧЕЗЛИ». Одну из сестер-близняшек Элизабет звали Тесси. Уайрман мне это говорил. Я буквально услышал его слова: «Предполагается, что они утонули», – и холод, как нож, полоснул мне по боку.

– Принеси мне это. – Элизабет указала на жестянку, и я принес. Из кармана она достала статуэтку, завернутую в носовой платок. Сняла с жестянки крышку, посмотрела на меня – во взгляде смешивались озорство и смятение, так что захотелось отвести глаза, – и бросила статуэтку в жестянку. Послышался мягкий глухой удар. С крышкой у Элизабет поначалу не получалось, но она оттолкнула мою руку, когда я попытался помочь. Закрыла жестянку, протянула мне.

– Ты знаешь, что с ней делать? – спросила Элизабет. – Он… он… – Я видел, как она борется. Слово было близко, но за самой гранью досягаемости. Насмехалось над ней. Я мог бы подсказать его Элизабет, но помнил, какая во мне вспыхивала ярость, когда это делали другие люди, и ждал. – Он сказал тебе, что нужно с ней сделать?

– Да.

– Тогда чего ты ждешь? Забирай эту суку.

Я понес коробку к маленькому пруду рядом с теннисным кортом. Рыбки выпрыгивали из воды, дождь радовал их куда больше, чем меня. Возле скамьи горкой лежали камни, как и говорил Уайрман. Я бросил камень в пруд («Ты можешь подумать, что она не услышит, но слух у нее очень острый», – предупредил Уайрман), стараясь не попасть ни в одну из рыб. Потом отнес жестянку со статуэткой внутрь дома, но не в Китайскую гостиную, а на кухню, снял крышку и вытащил завернутую в носовой платок статуэтку. Обстоятельные инструкции Уайрмана такого не предполагали, но меня разбирало любопытство.

Я увидел фарфоровую женщину с отбитым лицом. На его месте белела неровная поверхность.

– Кто здесь? – взвизгнула Элизабет, и я от неожиданности аж подпрыгнул. Едва не выронил покалеченную статуэтку. Она наверняка бы разбилась, ударившись о керамические плитки пола.