Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

Он сделал паузу, давая юнцу возможность осмыслить сказанное. По многолетнему опыту он знал, что в эти минуты не стоит встречаться глазами с клиентом. Услышав такое, они приходят в замешательство и не знают, как реагировать на твой взгляд. Как будто им внезапно сунули в руки нечто крайне горячее, вроде куска раскаленной лавы, и мозги их напрочь переклинило от дикой боли.

– То есть, вы хотите сказать, я смогу вспомнить даже момент своего рождения?

Кропик кивнул:

– Именно так.

Юнец взглянул на папку и наморщил лоб:

– И тут есть все-все мои забытые воспоминания? Почему же папочка такая тонкая?

– Вы имеете дело с компьютерами?

– Компьютеры – это отстой. – Юнец презрительно усмехнулся.

Кропик не стал возражать.

– Знаете, что такое zip-архив?

Юнец взглянул на него, проверяя, не шутка ли это.

Кропик раздвинул руки, словно рыбак, хвастающийся пойманной накануне большой рыбиной.

– На компьютере вы работаете с файлами. Вы создаете информацию и загружаете ее в разные файлы. Иногда информации оказывается слишком много, и тогда вы ее сжимаете. – Он медленно свел ладони вплоть до их соприкосновения. – Существует программа, создающая так называемые zip-файлы, в которые можно плотно упаковать массу информации. А когда потребуется, вы их распаковываете и берете оттуда все, что нужно. – Он прикоснулся к голубой папочке на столе. – Это ваш персональный zip-архив. А распаковать его должен ваш мозг, если можно так выразиться.

Юнец долго молчал, а затем пробормотал тонким, неуверенным голосом:

– Я только хотел вспомнить мою маму. Я все время пытаюсь вспомнить ее голос, но никак не могу.

– Это вам поможет.

В комнате все замерло. Абсолютно все – оба человека, звуки и кружившиеся в воздухе пылинки. Даже яркий утренний свет замер, словно гадая, что случится дальше. Ирония ситуации заключалась в том, что дальнейшие события были предопределены, и гадать просто не имело смысла, – разумеется, юнец откроет папку и столкнется с фактами. Узрит истину. Узрит лицо, которое прежде не видел и видеть не мог, поскольку до сей минуты обитал «внутри» этого самого лица.

Как на грех, именно в этот момент Аояги угораздило зайти в комнату; при этом он жевал ватрушку и насвистывал «My Sharona». Конечно, он ни за что бы так не поступил, зная, что здесь происходит. Однако люди редко посещали их офис, и вероятность застать кого-то постороннего в неподходящий момент составляла не более одного процента.

Но сейчас эффект был упущен. Развеялся как дым.

– Виноват! Я не знал, что у нас посетитель.

Всегда и во всем профессионал, Кропик скрыл гнев за маской невозмутимости:

– Я рассказал ему об архивах и готовился вручить папку.

Аояги поочередно разглядывал обоих, старика и юнца. Он знал, что должно за этим последовать, и теперь оценивал градус напряжения между ними, прикидывая, как все пройдет в этот раз. В отличие от своего педантичного и невозмутимого коллеги, Аояги терпеть не мог эту работу. Он любил исландских женщин и японскую литературу, но ни тем ни другим находиться здесь не полагалось. А вот Аояги как раз полагалось здесь находиться с девяти утра до четырех пополудни на протяжении пяти отупляюще-унылых дней в неделю. Только и развлечений что редкие визиты клиентов вроде этого жалкого сопляка. Каждый приходит сюда с большими надеждами – и крайне малыми шансами на успех. Все они наивно рассчитывают обнаружить в утраченных воспоминаниях то, чего им не хватает в жизни, но эти воспоминания вдруг оборачиваются клубком ядовитых змей, готовых ужалить. В финале никто из клиентов не покидал контору живым в полном смысле этого слова. И чем старше становился Аояги, тем ближе он был к пониманию, что и Кропик, и он сам не являются исключениями из общего правила.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил он.

Озадаченный вопросом, юнец поднял глаза:

– Мильтон Кропик.

Это было очень странно; но даже больше, чем имя, Аояги поразили его рыжие волосы. С шевелюры парнишки он перевел взгляд на старика. У того волос на голове не было. По его утверждению, он ежедневно брил череп начиная с двадцатипятилетнего возраста. Тут рыжая шевелюра, там вообще никакой. Аояги сосредоточился на этом различии. Не на том факте, что пришлый юнец и старый зануда оказались полными тезками, и не на мысли о том, какова вероятность существования в мире еще одного обладателя столь несуразной комбинации имени и фамилии. Нет, Аояги мог думать только о волосах, которые были у одного и отсутствовали у другого.

Однако старый Кропик как будто и не заметил удивительного совпадения. Он вытянул из подставки безупречно заточенный карандаш и начал легонько постукивать по столу его обратным концом с прикрепленным розовым ластиком – у него это было одним из признаков раздражения. На Аояги он смотрел своим фирменным взглядом, означавшим: «Так мы можем продолжить?» Кропик и его взгляды. Кропик и его жизнь.

И вновь Аояги ощутил острейшую неприязнь к своему коллеге. К нему самому, к его сдержанности, к его упорядоченному существованию, к его чересчур аккуратно упакованным сэндвичам. К его мнениям по всем вопросам (даже если сам разделял эти мнения), к его спокойным вялотекущим дням, в которых не было места риску и даже намеку на риск. К его широким, всегда отутюженным брюкам, к его сбережениям на черный день, к его профессионально-фальшивой улыбке, притом что в душе он если и мог чему искренне улыбнуться, так это порядку. Ибо Кропик являлся живым олицетворением порядка – с непременной алфабетизацией и цветной маркировкой всего и вся. Аояги был уверен, что при вскрытии его сердца (как, впрочем, и сердца самого Аояги) там вместо мышц и кровеносных сосудов обнаружатся типовые картотечные шкафчики.

В этой комнатенке, куда люди приходили с надеждой распутать тугой узел своей незадавшейся жизни при помощи утерянных воспоминаний, Кропик исправно выполнял служебный долг, доставая из ящиков папки и вручая их посетителям. И ни единого звука, ни движения брови, когда на его глазах несчастные клиенты, как желе, расползались на стуле, сталкиваясь с уродливой правдой своей жизни, которая вдруг являлась им словно в панорамном фильме с восьми– или двенадцатиканальным объемным звуком, чтобы накрыть бедолаг по полной программе…

Будь Кропик садистом, это бы еще куда ни шло. Если бы он получал извращенное удовольствие при виде этих людей, снова, снова и снова рассыпающихся прахом, это еще можно было бы как-то понять. Но даже садистом Кропик не был. Он просто подавал клиенту папку, наблюдал за происходящими с ним переменами, а когда тот приближался к коллапсу, молча протягивал ему бледно-желтую (всегда бледно-желтую, никаких других цветов) бумажную салфетку, вынув ее из коробки, которую держал под рукой, в правом верхнем ящике своего стола. Аояги в отсутствие Кропика неоднократно проверял содержимое этих ящиков – вдруг что-нибудь отсутствует или лежит не там, где лежало ранее? Но нет. Каждый предмет занимал отведенное ему место. Ножницы, канцелярские скрепки, резиновые кольца для стягивания бумаг и тому подобное ни на йоту не меняли своих координат в пространстве рабочего стола Кропика. Все было там, где ему следовало быть и где оно было всегда.