Илкка Ауэр - Проклятие ледяной горы

Вяйнямейнен ухватил Хесси за шкирку и двинулся вслед за облаком эльфов. Сара последовала за ними. Они бежали мимо заснеженных берез по сотрясающейся земле. Снег валился с веток. Вдруг показался вход в пещеру, над ним возвышался круглый холмик, на котором росло два тысячелетних можжевельника. По склону текла вода, и в воздухе висел запах пота и застоявшейся воды. Эльфы махали им руками у входа.

– Сюда, скорее сюда, под защиту Гиги! – хором кричали они. Когда Сара подбежала ближе, она поняла, что это Гига наклонился, чтобы защитить их от железного орла.

Земля продолжала трястись, когда Гига закрыл рот своими ручищами. В темноте сверкали лишь огоньки эльфиек.

– А как же Николас? – всхлипнула Сара.

– Мальчишка справится, – изрек Вяйнямейнен, – и если я не ошибаюсь, он там, где ему следует быть.

Железный орел кружил вокруг холма, скрипя крыльями и изрыгая клубы дыма. На огромных крыльях он спустился вниз, прямо к переброшенному через пропасть бревну. В воздух взлетело облако гари, и земля вздрогнула, когда орел ударил лапой по тому месту, где все еще виднелись следы Николаса. Разлетающиеся раскаленные угли шипели в снегу, а железная зверюга шастала взад и вперед вдоль края пропасти, вглядываясь в горный склон и посматривая вниз. Орел искал следы мальчика, которого он должен был доставить своей хозяйке, но от того не осталось ни понюшки. Только в снегу одиноко лежал меч.

Подобрав его, орел тут же почувствовал запах Николаса и вытянул железную шею в сторону расщелины: заскрежетали железные суставы и бронзовые щитки, заскрипели кожаные ремни, а крылья орла начали высекать искры из стены. Зверюга вытягивала шею и принюхивалась.

Рассвирепев, орел мгновенно перекусил меч клювом пополам и сбросил его в бездну, а затем одним взмахом крыла разломил переброшенное через расщелину бревно.

Тут откуда-то высунулась мордочка крохотного лисенка. Орел заметил его, чуть отступил назад и мгновенно схватил его когтями. Выдрав щенка из норы, он раздавил его о стену, потом бросил мертвую тушку вслед за мечом, расправил крылья и, издав ужасный клекот, сорвался в полет.

Крикса будет щипать меня, пока я не очнусь. Под моей щекой что-то мокрое и склизкое. Я сдираю с глаз повязку, но ничего не вижу. Здесь тяжело дышать и стоит такое зловоние, что меня рвет. Я хватаю воздух ртом и начинаю выбираться наверх. Наверху замечаю, что я насквозь вымок и весь грязный.

Небо уже не выглядит синим – оно черное, и на нем висит черное облако дыма. Мне на лицо падают капли черной слизи, которая покрывает все вокруг. Снега не видно, не видно и льда. Земля – сплошное черное месиво, и меня окружают горы, по которым стекает вязкая черная жижа.

Здесь жарко, как в бане, но много страшнее: все пронизывает вонь гниющей падали. Запах смерти заставляет меня скривиться.

Больно. Я выплевываю сломанный зуб, и он лишь на мгновение застывает на поверхности жижи, а потом проваливается. Что там с одного зуба – ерунда. Смотрю на свое отражение в луже. Я, наверное, выгляжу пугающе.

Мне кажется, что я провалялся целую вечность в постели – так болит тело. Потягиваюсь, в плечах что-то щелкает, будто ломаются ветки. Лес Овтамо – это последнее, что я помню, но что изменилось во мне? Все как будто по-другому. Я пытаюсь закрыть глаза и все равно вижу смерть и темноту. И это странно.

Скольжу, забираясь на гору. Мне плохо, и меня тошнит, когда я вижу внизу бескрайний ужас: сотни, если не тысячи почерневших хижин и шалашей, сплошь покрывающих черную землю. Между ними поблескивают черные лужи, повсюду пылают сотни факелов, поднимающийся черный дым застилает небо. Эта завеса двигается подобно живому существу, устрашающему бликами отраженных огней.

До моих ушей доносится беспрестанный стон, проникающий в самые отдаленные уголки души, наполняющий ее печалью и раздавливающий меня.

Пытаясь обходить лужи, направляюсь к холму неподалеку, на котором растет единственное здесь дерево. Я чувствую запах смерти, когда начинаю взбираться по холму, сооруженному из костей и черепов, к огромному дереву, на самой толстой ветке которого болтается мертвец. Мертвец белый, как снег, и только склизкие капли с неба рисуют на нем полосы. За деревом виднеется сложенная из черепов стена с дверью. Повсюду – вокруг дерева, вокруг камней и на скелетах – сидят сгорбленные оборванцы, и все, вздыхая, тянутся руками к воротам.

Иногда из ворот вылетает легкий завиток тумана, оборачивается вокруг кого-нибудь из оборванцев, и на мгновение этот бедняга как будто приободряется. Но потом завиток исчезает, и оборванец становится еще более несчастным.

За стеной – страна мертвых Туонела. Я уже знаю это, а вылетающие из ворот завитушки тумана – это ушедшие в Туонелу души, которые тянутся к тем, кто остался их оплакивать.

Мои мать и отец в Туонеле, и я знаю, зачем я здесь. Я должен попасть к ним по другую сторону ворот.

– Чем могу быть полезен? – спрашивает висящий на ветке мертвец, когда я подхожу к нему.

Я отвечаю, что хочу попасть за ворота – встретиться со своими отцом и матерью.

Тут лицо мертвеца трескается, кожа облетает трухой, и из-под нее показывается гниль. Улыбка исчезает.

– Прошу прощения, но это невозможно, – отвечает мертвец, – а для тебя так вообще никак.

Ярость пробегает по моим жилам. Я говорю мертвецу, что настаиваю, что висящая на ветке гнилуха мне не указ, что все равно попаду в Туонелу и найду там своих родителей.

Мертвец вдруг цыкает:

– Цыц! Если сделаешь еще хоть один шаг, разбудишь их, мальчишка! Мне жаль.

Подо мной шевелится земля, я смотрю на скелеты под ногами, и теперь они кажутся мне спящими. У скелетов в руках зажато оружие, а глаза закрыты – они ждут.

– Мне жаль, – вновь повторяет мертвец, и его лицо опять становится целым, белым и даже по-своему красивым.

Меня охватывает беспокойство: я не плачу, не рыдаю, но понимаю, что так мне ничего не добиться. Поворачиваю назад.

И, чувствуя взгляд мертвеца на своей спине, иду в сторону хижин.

В стране смерти Калмо наступил вечер, и все кругом приобрело еще более зловещий вид. Исчез тот единственный лучик света, который каким-то чудом сумел пробиться сквозь щелку между черной дымной тучей и горизонтом.

Николас уныло брел в разоренную деревню. Здесь повсюду прямо на земле сидели ее жители, скукожившись и подпирая друг друга, и, казалось, сама земля источала бесконечные грусть и печаль.

Старики тянули вслед Николасу руки, прося у него воды, но у него не было во что налить. Одни дети пытались успокоить своих родителей и увести их прочь с этого места, другие же с пустыми глазами сидели на руках поникшего отца или матери. Знали ли они, зачем они здесь?