Рэмси Кэмпбелл - Страшные сказки. Истории, полные ужаса и жути (сборник)

– Простите меня, – заговорил художник, стараясь взять себя в руки, – Просто я не люблю, когда меня отвлекают во время работы.

Работа, так он это называл: несколько самонадеянно, на мой взгляд.

– Любопытно, – заметил я, кивая на холсты.

Живопись Джастина отдаленно напоминала сентиментальный полуабстрактный стиль Виллема де Кунинга – этим художником он восторгался. Два холста, стоящих передо мной, показались мне более… организованными, что ли, и не такими абстрактными, как другие его работы. На обоих была изображена примерно одна и та же сцена: женщина, стоящая у пруда, окаймленного деревьями. На женщине, изображенной схематично, но достаточно выразительно, было японское кимоно. На одной из картин женщина склонялась над водой, а ее длинные черные волосы с единственной белой прядью струились, полностью закрывая лицо. Но в воде не было ее отражения. На втором полотне она стояла во весь рост, а ее лицо, обрамленное черными волосами, не имело черт: просто гладкий белый овал, вроде яйца. Позади в кустах висел похожий на тамбурин предмет, покрытый узорчатой тканью.

– Вы хотели изобразить Юки?

– Убирайтесь! Слушайте, это же… убирайтесь!

Так я и сделал. Увидев ярость на лице Джастина, я понял, что разговаривать с ним сейчас бесполезно. Когда я вышел на улицу, холодный осенний ветер начал срывать с деревьев листья. Вечером того же дня я снова мельком увидел Джастина из своего окна. Граблями он сгребал сухие листья с газона перед коттеджем Юки. В окне смутно белело лицо, и я понял, что она за ним наблюдает.

Как-то утром, примерно через неделю, я увидел женщину, которая брела по дорожке. Перед этим она, вероятно, спускалась к коттеджу и возвращалась оттуда, вид у нее был какой-то нерешительный. У дороги была припаркована ее машина. Увидев меня, она вздрогнула, но успокоилась, когда я, улыбаясь, спросил, не могу ли чем-то помочь.

– Я – Леони, – представилась женщина, произнеся имя с ударением на второй слог. – В школе Спрингфилд я работаю заместителем директора и отвечаю за быт и здоровье учеников.

На вид Леони была лет сорока, с бесформенной фигурой в серо-зеленом платье из ткани, сотканной вручную. Длинное лицо обвисло, на шее самодельные бусы из медных дисков.

Я подумал (возможно, наивно), что вид у нее чересчур измученный для сотрудника так называемой свободной школы.

– Я звонила вчера и договорилась с миссис Нага о встрече сегодня утром, но, кажется, ее нет дома.

– Ее машины на стоянке нет. Видимо, она уехала.

– Жаль. А вы?..

– Я Джон Уэстон. Сдаю ей этот коттедж. А сам живу вон там, в доме побольше.

– Понимаю, – сказала Леони с едва заметной ноткой неодобрения в голосе. – Вы не знаете, когда она вернется?

– Увы, понятия не имею. Миссис Нага сама себе госпожа.

– М-да, – откликнулась Леони. Мои последние слова, кажется, чем-то задели ее за живое. – Знаете, я хотела бы подождать, вдруг она скоро вернется. Вы позволите?

– Конечно! – И я пригласил ее в дом, выпить кофе. Сначала Леони держалась натянуто, но, увидев Даниэль в инвалидном кресле, немного расслабилась. Пока я готовил кофе, Леони о чем-то разговаривала с моей женой. Общение в умеренных дозах все еще было приятно Даниэль, но она быстро уставала, особенно если ей самой приходилось что-то говорить гостям. Каждую минуту Леони подходила к окну проверить, не появилась ли машина Юки на стоянке за коттеджем.

Когда, наконец, мы уселись пить кофе, Леони сказала:

– Скажите, миссис Уэстон – Даниэль, если позволите, – могу я быть с вами откровенной?

– Разумеется, – откликнулась Даниэль, посмотрев на меня вопросительно. Она начинала утомляться.

– Это касается Ли, сына миссис Нага.

– А, да. Чудесный мальчуган.

Нейтрально-вежливые слова жены удивили Леони.

– Ну, как вам сказать… С ним бывает трудно. Я не хочу сказать, что это его вина. У нас в Спрингфилде не принято осуждать, но здесь явно была какая-то психологическая травма. Нельзя исключить насилие со стороны отца. Вот почему я просила миссис Нага встретиться со мной. Ли способный мальчик, но он может вести себя очень агрессивно. Я обязана заботиться обо всех детях, а не только об одном. Как вы знаете, этика Спрингфилда не строится на авторитарности. У нас нет строгих правил, но какие-то, минимальные требования все же имеются. Понимаете? Ли часто ведет себя ужасно, особенно по отношению к девочкам.

– Да ведь ему всего девять лет!

– Я знаю! Знаю! Но это не все. Есть и другие вещи. Гораздо хуже. Я, конечно, не могу об этом говорить. И еще эти его игры с огнем. Дважды он пытался поджечь шалаш на дереве, на территории школы. И не просто, а когда внутри были дети! А еще он бросает дохлых лягушек в нашу вегетарианскую еду – по крайней мере, они были дохлыми, когда мы их там находили… Вы знаете, за восемьдесят с лишним лет существования Спрингфилда ни разу не приходилось исключать ученика. Но, боюсь, сейчас нам придется это сделать. Простите, Даниэль, что я обременяю вас всем этим. – Когда Леони поставила кофейную чашку на столик, рука у нее дрожала.

– Все в порядке, Леони, – ответила Даниэль усталым голосом.

– Поверьте, я не хочу быть нетерпимой… но этот мальчишка – просто мерзкий злобный дьяволенок! О, простите меня, миссис Уэстон! Я не должна была так говорить…

Взволнованно ломая руки, Леони встала и подошла к окну. Юки до сих пор не появилась. Отвернувшись от окна, Леони увидела, что Даниэль, которую неожиданно сморила усталость, уснула прямо в коляске. В последнее время такое с ней случалось все чаще.

– Простите, – повторила Леони и выскользнула из дому. Вскоре раздался шум мотора – она уехала.

Юки вернулась домой только к шести часам. Я услышал, как ее автомобиль въезжает на стоянку, когда готовил ужин. Я счел, что нужно рассказать ей про приезд Леони, и после того, как мы поели и Даниэль устроилась перед телевизором, спустился к коттеджу и постучал в дверь. Шторы были задернуты, свет включен, так что Юки определенно находилась дома, но на стук никто не отозвался. Возможно, она не слышала. Я постучал громче, но ответа по-прежнему не было. Тогда я обошел коттедж и негромко стукнул в окно гостиной. Почти сразу же занавеску отдернули, и передо мной возникло лицо Юки с почерневшими, словно от ярости, глазами. Потом выражение ее лица изменилось, я понял, что она узнала меня и показала, чтобы я подошел к входу. Юки, которая открыла мне дверь, улыбалась с наигранной скромностью, но я не мог отделаться от ощущения, что передо мной лишь маска, скрывающая истинные мысли. Шелковое кимоно нежного персикового цвета вилось вокруг ее щиколоток, а по плечам рассыпались черные волосы. Куда только девался западный шик ее дизайнерских нарядов, сейчас она обратилась к более древнему архетипу.