Маргерит Кэй - Незнакомцы у алтаря

– Вон там – озеро Лох-Риддон, – Иннес положил руку ей на плечо, – а чуть дальше – Лох-Стривен.

– Красиво.

– Малколм очень любил бывать здесь. – Иннес взял ее за руку и повел в самый дальний угол. Эйнзли увидела участок свежескошенной травы и холмик, на вершине которого стоял крест. Кельтский крест, миниатюрная копия креста Драммондов. Имени на нем не было.

– Мой брат, – сказал Иннес.

Эйнзли как завороженная смотрела на дату рождения, выбитую на камне.

– Вы близнецы! О, Иннес, я и понятия не имела…

Он нахмурился. Она видела, как он сжал кулаки; кадык у него на горле ходил ходуном. Эйнзли сама не понимала, что он хочет сделать – то ли разбить крест, то ли броситься перед ним на землю. Ей очень хотелось обнять его, но в то же время было страшно.

– Очень красивое место, – негромко проговорила Эйнзли, чтобы что-то сказать.

– Да. И хотя отсюда открывался его любимый вид, все равно он не захотел бы провести здесь целую вечность. Малколм… – Иннес сглотнул подступивший к горлу ком. – Я уже говорил, Малколм… Эйнзли, дело было не только в том, что его готовили к роли хозяина, землевладельца… он очень любил Строун-Бридж. Традиции значили для него так же много, как и для отца. Он наверняка захотел бы покоиться в земле вместе с остальными. Но они не допустили этого. Как я их ни убеждал, они не позволили.

– Почему? – спросила Эйнзли, хотя в глубине души уже знала ужасный ответ.

– Его запретили хоронить в освященной земле, – ответил Инне с. – Мой брат покончил с собой.

От потрясения она долго молчала. Потом ей стало больно; она попыталась представить, какие муки пережил Иннес. Должно быть, он страдает до сих пор.

– Ничего удивительного, что ты уехал, – сказала она, уцепившись за первую связную мысль, пришедшую ей в голову. Неожиданно ее глаза наполнились слезами, хотя она и убеждала себя в том, что не имеет права плакать. Она просто не могла удержаться, когда увидела его бледное, потерянное лицо.

– Ах, Иннес, мне так жаль!

Желая лишь утешить, отвлечь его без слов, она обняла его за талию. Некоторое время он стоял без движения, потом обнял ее.

– Мне так жаль, – снова и снова повторяла Эйнзли, покачиваясь рядом с ним.

Он молча обнимал ее, прижимался к ней, его грудь ходила ходуном, руки все крепче обнимали ее за талию, как будто он держался из последних сил.

Они успокоились не сразу. Эйнзли перестала плакать. Рука, лежавшая у нее на плече, расслабилась.

– Я ничего не знала. – Эйнзли вытерла заплаканное лицо.

– Да и откуда тебе было знать? – проворчал Иннес. – Я ведь нарочно ничего тебе не говорил. Пока меня здесь не было, я притворялся, будто ничего не случилось.

– Ты поэтому не приезжал сюда?

– В том числе. – Он глубоко вздохнул, провел пальцем по надписи на кресте, а потом отвернулся. – Пойдем, там есть камень, на котором удобно сидеть. Пора тебе узнать все до конца.

Он провел пальцем по ее щеке, потом быстро поцеловал. Поцелуй вышел с привкусом горечи.

– Мы с тобой оба понимаем: после того, что случилось сегодня, все не может продолжаться, как раньше.

Она, конечно, понимала все головой, но лишь после его слов осознала, что так и не смирилась с этим. Она надеялась. Надеялась, несмотря ни на что. Сидя рядом с ним на огромном валуне в форме кресла, она почувствовала, как у нее сжимается сердце.

Что бы ни сказал ей сейчас Иннес, ее надежда будет навсегда разбита.

Иннес смотрел на море. Начинался прилив, и на волнах плясали белые барашки.

– Ты знаешь, каково мне приходилось здесь в детстве, – начал он. – Сколько я себя помню, мне всегда хотелось уехать отсюда, но уехать без разрешения отца я не мог. Помимо всего прочего, я бы не смог видеться с братом-близнецом. Отъезд превратился бы для меня в изгнание, если бы только я не вернулся, повинуясь порыву. И Малколм не стал бы поддерживать со мной отношения. Не забывай, в те дни отец еще не был так стар. А насильственная разлука с братом-близнецом на долгие годы, возможно, десятилетия – не то, с чем я готов был мириться.

– И все же ты уехал, – сказала Эйнзли.

– Я собирался подождать до тех пор, пока не получу наследство от мамы. Я убеждал себя, что тогда все будет по-другому, у меня появятся независимые средства, и отец не отнесется к моему отъезду как к подрыву своей власти. Как оказалось, мне не стоило испытывать его терпение. События… вмешались в ход истории.

Эйнзли хотелось взять его за руку, но она сдержалась.

– В нашей жизни появилась женщина, – продолжал Иннес. Он по-прежнему смотрел в море; теперь его глаза были почти одного цвета с морской водой. Как она любила его! С ее губ слетел вздох, и он повернул к ней любимое лицо. – Ты уже догадалась? – спросил он.

Эйнзли молчала. Разум пытался примириться с тем, что уже давно подсказывало ей сердце. Давно? Когда же она его полюбила?

– По-моему, все было очевидно. Я так настроен против брака… и всегда гадал, что ты об этом думаешь.

– Я думала… – Что? Что она думала?! Она смотрела ему в глаза, и сердце сжимала тоска… На какое-то время она забыла обо всем, но вскоре опомнилась. Она очень любила его.

– Эйнзли… Что ты думала? – спросил Иннес.

Он не должен догадаться о том, что она его любит, – вот о чем она думала в ту минуту. Если он догадается, он сразу же отошлет ее прочь, а ей нужно еще несколько недель. Всего несколько недель!

– Так я и думала, что у тебя… была женщина, – сказала она. – По-другому и быть не могло.

– Что ж, ты права.

Она ждала, стараясь не показывать свои чувства. Может быть, она смотрела на него как-то по-другому?

Иннес снова смотрел в море. Что бы он ни сказал сейчас, ему трудно. Эйнзли не хотелось, чтобы он рассказывал ей о другой женщине, но ему, очевидно, необходимо рассказать. Эйнзли безжалостно отогнала бушующий в ней шторм и велела:

– Продолжай. Появилась женщина. Разумеется, красивая.

– Да. Очень красивая.

Она вовсе не ожидала, что он согласится с ней. Теперь, как ни странно, ей хотелось повернуть нож в своей ране. Ей не терпелось узнать, как сильно она отличается от той, которую он любил по-настоящему. Неужели, когда она узнает все, перестанет его любить?

– Несомненно, она обладала и большим состоянием, – продолжала Эйнзли.

– Да, она была богата. Сирота, единственная дочь, она выросла в Глен-Вади, куда ее привезли совсем малышкой.

– Глен-Вади… Кажется, так называется поместье Колдуэллов?

Иннес кивнул:

– Да, она приходится нам дальней родственницей по материнской линии. Мы вместе росли.

Его рассказ все больше напоминал сказку, хотя, как догадалась Эйнзли, с несчастливым концом. В ее душе поднималась ненависть к этой богатой, красивой и благородной красавице.

Иннес подавил вздох: