Элизабет Макнилл - Девять с половиной недель

Это проходит, как и все остальное. Я отбрасываю волосы со лба, беру со столика возле кровати пачку «Кэмел». Я никогда не курила «Кэмел» – в горле сразу начинает першить, я закашливаюсь. Но заставляю себя вдохнуть дым глубже, и, странным образом, от горького привкуса проясняется в голове, я спокойна и твердо стою на ногах. На мгновение меня охватывают сомнения: я не знаю, куда он обычно кладет носовой платок, и наконец решаю положить его в задний карман брюк. На моей одежде никогда не было задних карманов, и я несколько раз засовываю туда руку, чувствуя гладкий шелк подкладки и округлый изгиб ягодицы.

Остались галстук и шляпа, и оба этих предмета ставят меня в тупик. К галстуку прилагается инструкция – под оберткой я нахожу тонкий листок бумаги, на котором он нарисовал пять картинок: «На рисунке то, что ты видишь в зеркале. Следуй шаг за шагом». Первая попытка – узел оказывается на сантиметр ниже верхней пуговицы воротничка, со второй попытки мне удается все сделать правильно. Однако со шляпой я так и не могу справиться. Я аккуратно надеваю ее на голову, немного опускаю вперед, сдвигаю то туда, то сюда. Я достаточно осведомлена в вопросе шляп и понимаю, что это мой размер или, по крайней мере, размер, подходящий моей голове с зачесанными волосами и париком, но, что бы я с ней ни делала, она все равно выглядит странно. Я пытаюсь подражать актерам из фильмов или одному моему другу, который носит шляпы, но на человеке в зеркале это все выглядит нелепо.

Наконец я сдаюсь и неохотно кладу шляпу обратно в коробку. Мои часы показывают семь, я снимаю их и убираю в сумку. Потом мою руки. Позирую перед зеркалом – то одна, то другая рука в кармане. Затем, неторопливо, с улыбкой на лице, снимаю сережки и кладу их к часам. Аккуратно складывая многочисленные листы оберточной бумаги – каждый в свою коробку или сумку, как будто мне было дано отдельное указание на сей счет, – я нахожу ремень.

Ремень такой же, как у него, но кожа жестче. Свернутый, он умещается у меня в ладони и медленно разворачивается, когда я кладу его на кровать. Я зажимаю его между большим и указательным пальцами, беру в ладонь пряжку; отпускаю, провожу по кожаной поверхности одной стороной ладони, затем другой и снова сжимаю кулак. Я не могу отогнать от себя воспоминание об одной женщине: ее руки привязаны к душевому крану, она извивается под свистящими ударами этого ремня, снова и снова вспарывающего завесу воды. Раздается звонок. «Я внизу. Спускайся. Не забудь ключ от номера».

Я опускаю ключ в правый карман пиджака, потом в правый карман брюк, потом в левый карман пиджака, со все возрастающим волнением. Надеваю ремень, неумело застегиваю пряжку. Беру пачку «Кэмел» и спички, не могу решить, куда это положить, и в конце концов просто оставляю в руке. Лысеющий низкий человек выходит вместе со мной к лифту, но, не дождавшись, бормочет что-то себе под нос и быстро уходит прочь по коридору. Я смотрю ему вслед и понимаю, что он не ниже меня. В туфлях с трехсантиметровым каблуком я становлюсь высокой женщиной; а сейчас я мужчина ростом ниже среднего.

В лифте стоит женщина средних лет. Я вхожу и останавливаюсь у дверей. Когда мы добираемся до первого этажа, я собираюсь выйти, но внезапно останавливаюсь, вспомнив; отступаю на шаг и пропускаю ее вперед. Она проходит мимо, даже не взглянув на меня. Мое лицо заливает румянец, я сдерживаю улыбку. Какой странный ритуал! И затем, с внутренним ликованием: я прошла проверку!

Он сидит на угловом диване. Жестом указывает мне на стул. Между стулом и диваном – низкий круглый столик, на котором – медный колокольчик, его стакан с виски, пустая пепельница. Серый костюм, такой же, как на мне. Он долго разглядывает меня, внимательно изучая ботинки, жилет, узел галстука, бороду и парик. «А шляпа?» – «Видишь ли… Я так долго пыталась ее правильно надеть, но мне не удалось». Он улыбается, громко смеется, делает глоток виски, кажется, он очень доволен. «Неважно, – произносит он наконец, все еще улыбаясь. – Ты хорошо выглядишь. Ты просто отлично выглядишь. О шляпе забудь». Он наклоняется вперед и берет мои ладони в свои, как будто хочет согреть руки ребенка, который вернулся с прогулки. «Не нервничай, – говорит он. – Тебе не о чем беспокоиться».

Появляется официант и застывает в двух шагах от нас. Он заказывает мне вино, себе – еще виски, и не меняет положения: локти упираются в колени, чуть сгорбившись, не отпуская моих ладоней. Я сижу неподвижно, прямо, мои глаза прикованы к собственным рукам, одеревеневшим в его ладонях. Я поддаюсь наплыву противоречивых ощущений – мне давно следовало привыкнуть, ведь я испытываю это каждый вечер с тех пор, как мы познакомились. Мне невероятно стыдно, я заливаюсь краской, меня сотрясает дрожь. И в то же время я охвачена восторгом, пьяна, хотя вино еще не принесли, полна чувством бессмысленной радости.

Официант совершенно бесстрастен, по крайней мере на вид. Он приносит нам напитки, и я наконец заставляю себя взглянуть на него. «Это все у тебя в голове», – произносит человек напротив в таком же, как у меня, костюме. «Всем плевать. Но ты так нервничаешь – это ужасно весело». Мы садимся за столик, во время ужина он то и дело берет меня за руку. Мне трудно жевать, а глотать еще труднее; я пью вино вдвое больше обычного. Он заказывает еще стакан для себя возле барной стойки, небрежно обхватив меня за талию.

Наверху, в номере, он подталкивает меня к зеркалу и обнимает за плечи. В зеркале двое мужчин – высокий, гладко выбритый и тот, что пониже, со светлой бородкой; темные костюмы, розовая рубашка и бледно-голубая. «Сними ремень», – говорит он низким голосом, и я подчиняюсь, не в силах отвести взгляда от его отражения в зеркале. Не зная, что делать с ремнем дальше, я сворачиваю его, и он ложится в моей ладони тугим змеиным узлом, как лежал в коробке. Он забирает у меня ремень и произносит: «На кровать. Нет, на четвереньки». Потянувшись сзади, он расстегивает на мне брюки: «Покажи задницу». Внезапно меня охватывает слабость, я не могу удержаться на локтях. Я стою на коленях, опустив голову на руки, из горла вырываются звуки, которые я не в силах определить: я не чувствую страха, не чувствую желания и не осознаю разницы между этими двумя чувствами, которые складываются в… Он бьет меня, задушив мои крики подушкой, и берет меня, как мужчину. Мои стоны теперь громче, глаза широко распахнуты в темноту – на голове подушка. Внезапно его толчки глубоко внутри меня прекращаются. Он заставляет меня опуститься на кровать, не доставая из-под меня правой руки. Растянувшись на мне во всю длину своего тела, он приподнимает подушку, прислушиваясь к всхлипам. Когда я чувствую, что теперь мы дышим в едином спокойном ритме, его пальцы начинают едва заметно двигаться. Мое дыхание учащается снова. Подушка опускается мне на лицо в тот момент, когда я кончаю, и вскоре кончает он. Он берет скомканную салфетку с прикроватного столика и проводит ею у меня между ягодиц – салфетка испачкана семенем и окрашена бледно-красным. Прижавшись ко мне, он бормочет: «Так тесно, так жарко, ты не представляешь…»