Кристина Брук - Без ума от графа

Голос Нериссы стал резким и крикливым. Розамунда замерла от ужаса: ее мать была на грани срыва, еще немного – и она закатит истерику. Надо что-то делать.

Больше не возражая, Розамунда последовала за Нериссой и Лодердейлом. Оглядываясь по сторонам в поисках Эндрю или Гриффина, которых могла бы позвать на помощь.

Не было никого, кто мог бы ей помочь. Втроем они поднялись наверх, в пустынную галерею. Дурное предчувствие и ощущение безысходности охватило Розамунду. Чувства, очень похожие на те, которые она испытывала в детстве, когда мать ограничивала ее независимость. Внезапно она остановилась, пораженная одной мыслью. Что хуже – быть причастной к скандалу, устроенному ее матерью, или по-прежнему идти на поводу у нее из-за боязни подобного скандала, что в итоге могло окончиться очень плачевно? Все, больше она не позволит манипулировать собой. Довольно!

Резко повернувшись, Розамунда вырвалась из-под руки матери.

– Я дальше никуда не пойду. Никогда больше я не буду слушаться тебя.

Тряхнув решительно головой, Розамунда подняла глаза и увидела… свой портрет.

Нет, это не был портрет с ее телом и лицом матери. Это был целиком ее собственный портрет. Более того, она была изображена очень чувственной и соблазнительной, художнику удалось передать то, что отнюдь не предназначалось для посторонних глаз. К ее огромному удивлению, именно так она, должно быть, выглядела в их общей спальне, ее и Гриффина.

Теперь ее портрет висел в доме матери. В художественной галерее, где ее мог увидеть любой человек.

– Прекрасная картина, не так ли? – пробормотал Лодердейл. – Я жду не дождусь момента, когда смогу повесить ее в моей спальне. Тогда каждому станет ясно, какие мы испытываем чувства друг к другу.

– Вы для меня ровным счетом ничего не значите. – Обернувшись к матери, она почти крикнула: – Есть ли предел твоей подлости, мама?

В ответ леди Стейн ехидно усмехнулась.

– Моя дорогая, ты должна благодарить меня за это.

А сейчас я оставляю вас, думаю, вам есть что обсудить.

Сама не зная зачем, Розамунда бросила ей в ответ:

– Леди Стейн, мне кажется, вы скоро станете бабушкой. И заниматься сводничеством вам совсем не к лицу.

Лицо Нериссы со следами увядающей красоты искривилось от гнева. Она повернулась и быстро ушла прочь.

– Неужели вы собираетесь применить силу?

– Нет-нет, – усмехнулся Лодердейл. – Я подожду, когда вы сами придете ко мне.

– Мой муж убьет вас как собаку, – презрительно бросила Розамунда. – А мои братья бросят ваше мясо на съедение псам.

По лицу Лодердейла пробежала судорога, но не от обиды: он явно страдал от любви к ней.

– Розамунда, неужели вы не догадываетесь? А впрочем, мне все равно.

И тут впервые Розамунда начала кое-что понимать.

– Я люблю вас, Розамунда. Я всегда вас любил, зная, насколько это безнадежно. Но ваш граф больше похож на неотесанного мужлана, он никогда не подходил вам. И поэтому я обманывал себя, тешил надеждой… – Лодердейл горько рассмеялся. – Мечтал о военной славе, о подвигах, о том, что, вернувшись героем домой, в Англию, смогу убедить вашего опекуна герцога выдать вас за меня.

Розамунда обхватила голову руками, не зная, как быть. Такое ненужное объяснение в любви. Ее положение было более чем двусмысленным.

– И вот тут опять появился он, – горячо зашептал Лодердейл. – Вы все время улыбались ему. И я понял, что мои надежды тщетны.

– Какие надежды, капитан Лодердейл? Когда мы с вами встретились, я была помолвлена с графом, и вам было об этом известно. Сколько раз я вам повторяла – мы друзья, и только. Вы правы, герцог никогда не дал бы своего согласия на наш брак, но тут есть и другая, более важная причина.

Я не люблю вас. Я люблю своего мужа. – Голос Розамунды дрогнул. – Давно люблю.

– Нет, – закричал Лодердейл. – Вам только казалось, что вы его любите. Разве можно полюбить такого урода как граф Трегарт? Никогда не поверю в это. От одной мысли, что он обнимает вас своими грубыми ручищами, мне становится тошно.

– Какое мне дело до того, верите вы мне или не верите. Мне это безразлично. Если бы вы любили меня, то никогда не устроили бы мне такую ловушку. Вы ведете себя оскорбительно.

Она понимала, что он руководствуется желанием мести, порожденной глубокой обидой. Он хотел унизить ее точно так же, как она унизила его, оттолкнув от себя.

– Я вернулся за вами, – продолжал он. – Когда видишь перед собой лицо смерти, начинаешь придавать мало значения таким условностям как брак. Что может быть выше любви, Розамунда? Неужели вы так слепы?

– Я не люблю вас, капитан Лодердейл. И никогда не полюблю, – произнесла Розамунда.

Но он не слушал ее, он был словно в чаду, буквально помешавшись от любви. Розамунде даже стало страшно. Казалось, еще немного – и он забудет о своем обещании держать себя в руках.

А Гриффин?! Разве он поверит в ее невинность до их свадьбы, если Лодердейл покажет ему ее портрет? Кто поверит в то, чтобы родная мать могла поступить так подло по отношению к собственной дочери?

А что будет, если Лодердейл начнет показывать портрет своим приятелям и намекать на их близость? Дрожь пробежала по спине Розамунды. Тогда она пропала, погибла. Ее репутация будет испорчена навсегда.

– Что вы хотите в обмен за эту картину? – спросила она.

Обеспокоенный, Лидгейт подошел к Гриффину:

– Вы не видели Розамунду?

Гриффин покачал головой и плеснул себе еще бренди. Библиотека, где он пребывал в одиночестве, с появлением Лидгейта явно утратила прежнее очарование.

Лидгейт нахмурился.

– Я видел, как она разговаривала с матерью и Лодердейлом.

Стакан едва не выпал из рук Гриффина.

– Неужели? С этого и надо было начинать.

Понадобилось немало времени, чтобы найти, куда направилась вышеупомянутая троица. Гриффин надеялся, что присутствие матери отобьет у Лодердейла желание приставать к Розамунде; впрочем, как он полагал, на леди Нериссу не стоило слишком полагаться.

Наконец лакей сказал, что видел, как они поднялись наверх, в галерею.

– Нам сюда. – Лидгейт указал, куда идти.

По лестнице они бежали, перепрыгивая через одну-две ступени. Сердце едва не выпрыгивало из груди у Гриффина. Если этот негодяй осмелится что-либо сделать с ней, он разорвет его на части голыми руками.

Когда, запыхавшись, они вбежали в галерею, там была только Розамунда.

– Боже! – тяжело дыша, воскликнул Гриффин.

Она стояла на краю стула с изогнутыми ножками, и в руках у нее блестела шпага. С одной ноги свалилась бальная туфелька, тщательно уложенная прическа покривилась, а часть волос рассыпалась по плечам.

Пораженные Гриффин и Лидгейт застыли на месте, Розамунда еще не заметила их появления. Со злобным криком она наносила удары по висевшему на стене портрету. К удивлению Гриффина, это был портрет самой Розамунды. Она колола и рубила свое изображение до тех пор, пока не обессилев от усталости, не опустила шпагу вниз и не разрыдалась.