Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

Лишь несколько дней назад собрался совет германских баронов, чтобы решить, кто станет новым королем. В ожидании результата характер Ричарда стал хуже, чем когда-либо.

– Я заплатил каждому имеющему право голоса, кто согласился взять деньги, – ворчит он.

Он заплатил и папе, почему и стал претендентом – сыграли роль его богатство и отсутствие возражений со стороны короля Франции Людовика. Если его коронуют, Англия может заявить права как на Германию, так и на Сицилию. Король Людовик мог бы побороться за француза на германском троне, но почему-то не стал. Ему нравится король Генрих – вот почему, считает Маргарита.

– Осторожнее с вином, – предостерегает Санчу Ричард. – Я не могу позволить себе каждый вечер новую скатерть и новое платье для тебя.

Входит слуга с известием. Прибыла делегация из Богемии. Теперь уже Ричард опрокидывает кубок, когда встает поприветствовать гостей. Затопите баню, велит он слугам. Скажите поварам, чтобы приготовили угощение. Он разглаживает на себе кафтан. Санча спешит помочь и приглаживает ему волосы, которые он теперь так часто теребит, словно постоянно озадачен.

В зал входят три бородача, скрипя сапогами по плиткам пола, от их шерстяных плащей идет пар, снег на них тает. Их шаги стучат в унисон, как молот, заколачивающий гвозди в крышку гроба. Их улыбки вызывают в ее сердце дрожь. «Господи, нет, пожалуйста!» Но – да: они пришли сделать ее королевой.

– Наш господин Оттокар, герцог Богемии, выразил свою поддержку вам как новому королю Германии, – говорит бородач с седыми бровями, которые ползают на его лбу, как гусеницы. Санча роняет свой кубок, который со звоном ударяется о плитки, – к счастью, он пуст.

– Боже, это лучшее известие из всех, что я когда-либо получал! – восклицает Ричард, пожимая руки богемцам. – Я полон признательности – не за себя, а за Германию. Боже мой! – (Санче хочется, чтобы он не упоминал имя Господа всуе!) – Я надеюсь править мудро и справедливо и наконец принести покой и процветание вашему многострадальному королевству.

И тут с ним происходит то, чего давно уже неодолимо хочется Санче: он разражается слезами.

Ежась в своем слишком тонком платье, она стоит у огня и хочет вина, чтобы разогреть кровь.

– Не все из нас приветствуют вмешательство папы, – говорит бородач, или так она догадывается по акценту, жесткому, как его борода. – Вильгельм Голландский показал нам, что может случиться, когда человек пытается навязать другим свою волю.

– Папа навязывает Божью волю, – говорит Санча.

Бородач вскрикивает, поймав рукой выстреливший из очага уголек, чтобы не попал на золотые листья, изящ-ный жемчуг, бледно-зеленый шелк, струящийся, как вода, на Санчиных туфельках.

– Конечно, горячо, но не очень, не беспокойтесь, – говорит он, бросая уголек обратно в камин. В его глазах отражается пляшущее пламя. – Я лишь жалею, что был слишком проворен, а то имел бы удовольствие стряхнуть его с вашей изысканной персоны.

Она отводит взгляд от его разрумянившегося лица – не хочется думать о прикосновении его жирных рук – и поворачивается к накрытому белой скатертью столу, озаренному свечами, уставленному серебром и усыпанному цветами. Позади стоит Ричард, дожидаясь, когда два германских вельможи усадят его. Хотя на улице май, они в шерстяных плащах и камзолах, их одежды тяжелы, как и выражение на их лицах. Это в самом деле холодное королевство. Санча, захватившая из Англии шелка вместо шерсти, отойдя от огня, обхватила ладонями плечи. Она подходит к мужу, которого сегодня коронуют как короля Германии.

– Вот в чем истинная причина, почему мы поддержали ваше избрание, – говорит один из бородачей. Его длинные зубы и мохнатое лицо напоминают ей волка. – Весь мир будет завидовать Германии, что у нее такая красавица королева.

– А я-то думал, это моя красота так вас поразила, – говорит Ричард, но смеется только Санча. – Очевидно, мы здесь не из-за моего истощившегося чувства юмора, – бормочет он усевшейся Санче.

– Интересно, они здесь, в Германии, когда-нибудь смеются? – говорит она. – Выглядят так, будто улыбаться им больно.

Слуга, наполняющий ее кубок, слышит это и сжимает губы. Она пробует напиток.

– Когда здесь бывает вино? От этого кислого пива у меня бурчит в животе.

Ричард под столом сжимает ее колено:

– Говори тише, любовь моя.

В его голосе слышно что угодно, только не любовь. Санча остро ощущает его руку у себя на ноге. После смерти Флории он практически не прикасался к ней. Она накрывает его руку своей, и он убирает ее. По одному шагу, напоминает она себе. По крайней мере, Ричард прервал свое молчание по отношению к ней. Когда он с ней не разговаривал, Санча чувствовала, как блекнет с каждым днем, постепенно становясь невидимой. И скоро ощутит себя той, которая умерла. Но теперь он снова вернулся к ней. Теперь она нужна ему.

Получение короны – лишь первый шаг к правлению Германией. Дальше, сказал ей Ричард, нужно завоевать сердца германского народа.

– Я видел, как ты умеешь блистать, как умеешь ослеплять своим светом.

Он сказал ей это первый раз после Рождества в Париже, где, разогретая вином и вниманием вельмож, она сама удивлялась своему блеску. Она будет блистать еще ярче сегодня вечером, если немцы дадут ей вина. То, что они налили ей, – такая дрянь, что сами немцы выпивают это залпом, несомненно, чтобы не чувствовать отвратительного вкуса. Она следует примеру окружающих и вливает содержимое кубка себе в горло. По крайней мере, по телу разливается знакомое сладкое тепло. Вокруг сидят мужчины и женщины в ярко расшитых одеждах, разговаривая на своем грубом гортанном языке и не придавая значения тому, что, хотя Ричард и говорит по-английски и может кое-как уловить смысл, Санча не понимает ни слова.

– Ричард, что они говорят? – шепчет она. – Как я могу блистать для тебя, когда ничего не понимаю?

– Улыбайся, дорогая, – отвечает он. – Постарайся выглядеть так, будто тебе весело.

За то, что он говорит с ней, как с ребенком, ей хочется пнуть его под столом. Но ему самому, наверное, все это так же надоело, как и ей. Неделя началась с поездки по морю в Голландию, откуда протонотарий Вильгельма Голландского, некто по имени Арнольд, сопроводил их по Рейну в Аахен. Городок показался Санче милым и свое-образным, его домики напоминали пряники, и Аахенский собор со своими расписными арками, замысловатыми витражами и потолками с изображениями величественных соколов и библейских персонажей в ниспадающих одеждах оказался красивее, чем большинство церквей в Англии. Может быть, народ Германии не так уж груб и свиреп, как ей говорили.

– Они пускают ветры прямо за столом, – сказала ей графиня Брабантская. – У них волосы растут, как трава, неудержимо, по всему телу – и у женщин тоже.