Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– Твои подданные, а особенно молодые, будут обожать тебя за это, – говорит Элеонора.

– К сожалению, ты не сможешь править, пока не вырастешь, – объясняет Генрих. – Пока ты не станешь взрослым, за Сицилию буду отвечать я.

– А потом я смогу делать, что захочу!

– Если бы! Ты обнаружишь, маленький король, что твои бароны захотят направлять тебя. Тебе придется выслушивать их и иногда выполнять их указания, даже когда не хочется.

Мальчик хмурит брови:

– Тогда зачем быть королем?

Генрих и Элеонора смеются.

– Хороший вопрос, – говорит Элеонора. – Он часто мучает твоего отца в последнее время.

В дверях собора они ждут, чтобы совершить торжественный вход, влажная ладонь Эдмунда в холодной руке матери. Когда звучат трубы, втроем начинают долгий путь мимо толпы, позади следует свита. Пришли все бароны, и вместе с ними Элеанора Монфор. У Элеоноры колотится сердце, но она не может поймать взгляда своей золовки. С другой стороны Глостер следит за ней оценивающим глазом. Потом нужно будет с ним поговорить: его поддержка в вопросе о Сицилии станет решающей. Она кивает дяде Питеру, дяде Филиппу и дяде Бонифасу, их лица опечалены отсутствием брата. Бонифас незадолго до мессы услышал про захват дяди Томаса и так расплакался, что закончить церемонию пришлось одному из епископов. Прошло уже несколько недель, а он все еще смотрит так, словно пришел конец света.

Перед алтарем стоит папский легат, его унизанные перстнями пальцы сцеплены на груди, на сморщенном лице выражение доброго дедушки, а не правой руки властителя, намеревающейся собрать для него мзду. Он улыбается Эдмунду, который выходит вперед со склоненной головой, чтобы получить благословение. Латинская литургия, взмахи кадила, навязчивое пение монахов. Милое личико ее сына поднимается для помазания. У Элеоноры такое чувство, что сердце вот-вот разорвется. Она смотрит на Генриха; как и у нее, у него мокрые глаза.

Когда молитвы заканчиваются и большой папский перстень оказывается на маленьком пальчике Эдмунда, Генрих выходит вперед и опускается на колени перед алтарем. Он снимает корону и склоняет голову. Его плечи трясутся от рыданий. Толпа приглушенно гудит.

– Боже милостивый, воздаем хвалу тебе за это благословение, – произносит он. – Воздаем хвалу за возможность бороться со злом в этом мире – в том числе с Манфредом Гогенштауфеном, который бросил вызов твоей Церкви. Клянусь, Господи, перед свидетелями: мы разгромим Манфреда. Мы пошлем могучее войско сокрушить его! Ибо знаем: чтобы свершилось дело Твое на земле, Ты опираешься на своих преданных слуг. Смягчи наши сердца, молю я, чтобы мы начали труды наши простодушно, как то дитя, что ты избрал на правление, как наш Эдмунд, любящий тебя сильнее кого-либо другого.

Когда он встает и оборачивается, хор снова начинает петь. С мокрым от слез лицом король протягивает руку Элеоноре. Вместе они следуют за мальчиком – королем Сицилии, который согнул пальцы правой руки, чтобы перстень не свалился. Они идут обратно мимо толпы к дверям собора. Граф Глостер кивает Элеоноре. Лицо Санчи сияет. Колебания смягчают хмурый взгляд Симона де Монфора. Элеонорины дяди перешептываются, их лица оживлены. Как теперь бароны откажутся от выплаты папского взноса?

– Гениальный ход, – тихо бормочет за спиной легат. – Чудо.

Элеонора надеется, что он прав. Сегодня Эдмунд – король без королевства. Чтобы Сицилия в самом деле досталась ему, действительно нужно чудо.

Аахен, Германия, 1257 год

Возраст – 29 лет

Санча принюхивается:

– Чувствуешь дым?

С другого конца длинного стола Ричард, не поднимая глаз, делает жест в сторону потрескивающего огня. Она смотрит вниз – на колени ей упал тлеющий уголек и прожег дырку в новом платье. Она с криком вскакивает и, стряхивая огонь с юбки, опрокидывает кубок вина.

– Ох! Какая неуклюжая, – смеется она, пока слуги спешат убрать беспорядок.

Ричард вгрызается в кость у себя на блюде. Сгори Санча – он бы и не заметил.

– Еще вина, – подняв кубок и оглядываясь по сторонам, просит она. Одно хорошо в Аврааме – он поддерживает ее кубок наполненным. Но сейчас они в Уоллингфорде, и Авраама рядом нет. Слава богу.

После смерти Флории они недолго пробыли в Беркхамстеде – всего-то жалкий месяц, за который безразличие Ричарда к ней перешло в угрюмость. Раболепный Авраам только портил дело: он повсюду следовал за Ричардом, подкидывал дров в очаг, подкладывал подушки, наполнял кубки, прислуживал за столом, намекая Санче на ее чудовищную вину – и, несомненно, напоминая Ричарду о женщине, которую тот любил. Еврей вечно слонялся рядом, и Санча уже была готова закричать: ее и без того преследовал призрак Флории, потому что даже духовнику она не могла рассказать, что случилось в тот день.

Это знает только Авраам. Наверное, он услышал их перепалку – а иначе как он мог убить жену до Санчиного возвращения? Она никогда не забудет вида той бедной мертвой женщины, обвисшей у него на руках, как тряпичная кукла; рот открыт в немом вопросе, а ее кровь на полу того же цвета, что и Санчина. Не следовало называть ее мразью . Глядя на ее тело, Санча поняла, что Флория сказала правду: Ричард заставил ее разделить с нею ложе. Бедная Флория: да, еврейка, но не мразь, а такая же, как Санча, женщина, с чьими желаниями так же мало считались.

Ее убийца безжалостно следовал за Санчей, как тень, дразня ее своими глазами, когда губы произносили «моя госпожа». Даже после того как Авраам обвинил Санчу в убийстве, Ричард позволил ему прислуживать им – худшее наваждение, чем если бы ей каждую ночь трижды снилась Флория.

– Почему ты не отошлешь его куда-нибудь подальше? – однажды спросила она. – Тогда мы бы могли проводить время наедине.

– Наедине? Зачем?

Она положила ладонь ему на запястье, и он отдернул руку от ее прикосновения.

– Я бы могла утешить тебя.

– Ты можешь вернуться назад и отменить ее смерть? – говорит он. – Ты можешь удалить пятно с моего имени? Из-за тебя я могу никогда не стать королем Германии и любой другой страны.

Она не ответила. Сколько раз можно заявлять о своей невиновности? Лучше оставаться в Уоллингфорде, вдали от напоминаний, даже если слуги здесь не спешат наполнять ее кубок. Ричард, который никогда не любил вина, хмурится, когда она снова хочет выпить. Был бы с ней понежнее! И не нужно было бы ей искать средство, чтобы расслабиться.

Он стал беспокойнее, чем когда-либо в последнее время. Вильгельм Голландский, который оправился от болезни и мог бы стать королем Германии, все-таки умер – провалился вместе с конем под лед, потом выполз на берег только затем, чтобы его изрубили враги. Ричард попросил Генриха предложить его как кандидата на германский трон. Но порядок наследования не так прост. Новые претенденты заявляли о своих правах – в том числе Манфред Гогенштауфен, все еще правящий Сицилией, и Альфонсо, король Кастильский, который тоже Гогенштауфен и в фаворе у нового папы.