Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Хорошо бы отвлечься, заняться рукоделием или почитать книгу. Джироламо я отдала на вечер на попечение кормилицы Камиллы, поэтому даже с ним не могла повозиться, а лишь сидела и смотрела, как тускнеет квадратик света в моем окошке. Правда, вскоре он вспыхнул оранжевым, когда во дворе загорелись факелы. Я поднялась зажечь свечу и остановилась возле умывальника, желая взглянуть на свое отражение в воде, поскольку зеркала у меня не было. На поверхности воды плавала мыльная пена, поэтому я рассматривала себя, как сквозь туман, но все равно даже при мерцании свечи и факела из окна увидела, как обострились за последние месяцы черты моего лица, как я постарела и стала похожа на собственную мать.

Я попятилась, будто из воды появился кулак и ударил меня. Что сказала бы мама, увидев меня сейчас в платье с большим декольте и дешевыми украшениями, как на уличной девке. Правильно Эли отказал мне от дома и не представил жене. Правда, если бы родные не стремились получить выгоду от моей красоты, я была бы сейчас хорошей еврейской женой, соблюдала кашрут [41] , обучала детей Торе, зажигала свечи на шабат. И я не была шлюхой. Я знала лишь одного мужчину, а на других даже не глядела. Я подарила своему возлюбленному единственного сына. В сущности, я являлась женой Чезаре, несмотря на его французскую принцессу.

В общем, ничто не могло остановить меня, когда я решила сама прийти в его покои. Нечего мне ждать приглашения Чезаре, ведь я не рабыня, к услугам которой он прибегает, когда ему нужна разрядка. Просто пройду в его комнаты и подожду там, а если Чезаре задержится, то сама пошлю к нему раба напомнить об обязательствах.

– Что ж, можно не спрашивать, куда ты направляешься в своем лучшем наряде, с завитыми волосами. – Монна Ванноцца стояла у подножия лестницы в его покои между двумя швейцарцами, словно маленькая ворона, которую обхаживала пара попугаев. Пока она рассматривала меня с головы до ног в презрительном молчании, я слышала приглушенный гул голосов в обеденном зале, вдыхала тонкий аромат ванили и пчелиного воска – это сочетание до сих пор заставляет меня думать о каштанах. – Смею предположить, что он заставит тебя ждать, – продолжила матрона. – Речь идет о чем-то более важном, чем твое нежное сердечко.

– Разумеется, я понимаю, госпожа. Я не глупа.

– Однако тебе удается хорошо это скрывать. Пройдись немного со мной, Виоланта.

Она взяла меня за руку и отвела подальше от гвардейцев, в нишу, где стояла классическая статуя безрукой Венеры.

– Я уже говорила о той опасности, которую ты, по моему мнению, представляешь для моего сына, – произнесла монна Ванноцца, – но, несмотря на мои предостережения, ты предпочла потакать своему эгоизму. Вероятно, ты все-таки прислушаешься к моим словам, если я скажу, что ты рискуешь собой и своим сыном, оставаясь здесь. – Она замолчала и поскребла пыль в складках венериной драпировки слегка пожелтевшим ногтем. – Мой сын – страстный мужчина, Виоланта.

Мне хотелось сказать, что я знаю, но потом поняла, что видела Чезаре разгневанным и властным, настроенным на флирт и обольщение, а еще беспомощным от смеха, но ни разу страстным. По своей сути, как мне теперь казалось, он был холодным, отстраненным, расчетливым, своего рода ледником, где все страсти замерзают. Если так, то мне хотелось бы самой это выяснить, а не стоять под мраморной Венерой и выслушивать его мамашу.

– Мне пора, – заметила я.

– Подожди. Эта… его страсть – другого слова не подберешь – весьма особенная, она очень глубока и спрятана там, где ты ее, возможно, не видишь. Зато вижу я, как она тебя затягивает. Ты словно утлая лодчонка, угодившая в водоворот тонущего корабля. Прислушайся ко мне. Возвращайся к себе в комнату, прошу.

Если бы она высказалась о страсти Чезаре прямо, как обычно высказывалась обо всем, я бы послушалась. А может, и нет. Эта просьба без всяких оснований лишь пробудила во мне дух противоречия.

– Неужели вы думали, что он изменится благодаря тому, что вы таскаете его каждое утро на мессы? – усмехнулась я. – Или вы полагали, будто он попросит папу Пия вернуть ему красную шапочку, а не белое копье?

К моему изумлению, она расхохоталась.

– Я не глупа, девочка, и понимаю Чезаре гораздо лучше, чем ты. Он ходит в церковь не для того, чтобы его заметил там Бог, а для того, чтобы его увидели люди, близкие к нашему новому святому отцу. Пий благочестив, он окружает себя преданными служителями Богу. Кажется, Чезаре даже принял святое причастие с ним незадолго до коронации. Бьюсь об заклад, в тот день в аду царило веселье. Полагаю, то, что мой сын не подавился облаткой, лишь свидетельствует о благоволении Всевышнего.

В большей степени, подумала я, о неверии Чезаре, поскольку стоит только задуматься над словами священника, что хлеб и вино чудесным образом превращаются в человеческую плоть и кровь, как тут не подавиться? Но я не была настроена на теологию.

Зря я волновалась, что заставлю Чезаре ждать. Помимо охранника у дверей, который сразу понял, для чего я пришла, и посторонился с неприятной ухмылкой, в личных покоях Чезаре никого не оказалось. В приемной горел огонь, и при его свете я разглядела накрытый на двоих низкий столик, уставленный тонким фарфором и золотыми приборами. Там лежали даже вилки, как я отметила с легкой опаской, поскольку не привыкла ими пользоваться. До того, как я покинула Феррару, дон Альфонсо привез несколько штук из Венеции, и хотя мы все вооружались ими на закрытых обедах в покоях донны Лукреции, большинство из нас управлялись вилками очень неловко и роняли еду на колени.

Я взяла лучину из алебастровой вазы на каминной полке и зажгла свечи, аккуратные, ни разу не горевшие, в красивом, серебряном с золотом, подсвечнике. Сладкий аромат пчелиного воска смешался с запахом сосновой смолы от тлеющей лучины с примесью жасмина, от чего меня охватило желание давно изголодавшейся женщины. Я присела на один из диванов, выставленных вдоль обеих сторон стола, и зажала руки между колен, чтобы они не дрожали. Это желание трепетало в моей утробе, как пойманный мотылек. Не переживай насчет вилок, сказала себе я, все равно аппетита не будет. Вино мерцало медово-золотистым блеском в хрустальном сосуде, но я не осмелилась налить себе бокал из опасения, что пролью несколько капель. Я оглядела комнату, надеясь отвлечься.

Богатая обстановка. На стенах – панели со сценами из жизни Цезаря, потолок украшали золоченые рельефы в виде быков, лилий и ключей святого Петра. Вдоль стен выстроились, как часовые, стулья из черного дерева, инкрустированные слоновой костью и перламутром, а диван, на котором я сидела, как и его парный, обтянут александрийским бархатом. Над камином красовалась мраморная доска со словами: «Цезарь или ничего». Ничего, подумала я, еще раз оглядывая элегантную пустую комнату, сцену, ожидающую главного актера.