Эми Кауфман - Разбитые звезды

А может, ему просто нравится моя компания. Я поспешно отбрасываю эту мысль, пока снова не покраснела.

Он берет дневник, перелистывает страницы. Я с запозданием вспоминаю, что положила цветок со сросшимися лепестками между двумя страницами, чтобы сохранить его в целости и сохранности. Я так и не рассказала о нем Тарверу. Но он пролистывает эти страницы, не заметив цветка, и задерживается на тех, где я рисовала карты, когда он был болен.

– Ты их нарисовала? – По голосу непонятно, что он думает, когда рассматривает нарисованные мной карты разрушенных палуб.

– На второй день я стала путать, где была, а где нет. В темноте все сливается.

Я смотрю вдаль.

Теперь он открыл ту страницу, после которой начинаются мои карты: на ней отрывки незаконченного стихотворения. Разбросанные тут и там слова и предложения описывают лиловый цветок, который мы нашли вместе, – прекрасное создание в бесконечной пустыне одиночества.

Когда он болел, я представляла, что он писал обо мне. Но теперь это кажется полной чушью. Но он смотрит на страницу. Он знает, что я видела. Читать его дневник, копаться в его вещах – будто признать, что он умирал. Я чувствую, что он хочет спросить, читала ли я дневник. Влезла ли в его личное пространство, когда он не мог мне помешать.

Я думала, что найду в дневнике полевые отчеты, заметки о жизни в суровых условиях, но каждая страница была исписана стихотворениями.

Он молчит, и я, сглатывая, тереблю дырку на джинсах, вытягивая нитку за ниткой и расширяя ее.

Эту гнетущую тишину хочется нарушить.

– На уроках рисования меня учили рисовать цветы и берег озера в перспективе. Навыки мне пригодились для карт.

Тарвер хмыкает и открывает чистый лист. Карандаш летает по белой бумаге. У Тарвера затуманен взгляд, будто он смотрит сквозь страницу. Вдруг из корабля под нами раздается душераздирающий лязг – Тарвер смаргивает и выходит из оцепенения. Он обращает взгляд вдаль и начинает быстро и со знанием дела зарисовывать местность. Интересно, куда мы пойдем, что он предложит – в лес, к холмам, к реке? А до моря мы дойдем?

Его взгляд перескакивает с пейзажа на страницу, а мой – прикован к Тарверу.

Если он и замечает мой взгляд, то молчит и сосредоточенно рисует, и я могу наблюдать за ним сбоку.

Он до сих пор бледен, но уже не выглядит так, что вот-вот потеряет сознание. Он такой худой, что без слез не взглянешь. На кухне я нашла сухие макароны, муку и разрыхлитель для теста. Теперь мы будем питаться лучше. Он наберется сил.

Сосредоточенно раздумывая над чем-то, он покусывает губу. Ямочка на его щеке так и притягивает взгляд. Я завороженно смотрю на нее и не замечаю, что он опустил карандаш и пристально на что-то смотрит.

– Лилиан.

– Я не смотрела! – говорю я пристыженно, очнувшись от оцепенения.

– Там что-то… подойди, посмотри.

Его голос дрожит, а взгляд прикован к чему-то вдали.

Я поворачиваюсь в сторону холмов и жду, что увижу какого-нибудь зверя, других выживших, даже спасательный корабль. Но то, что я вижу, потрясает до глубины души.

Тут и там мгновенно вырастают цветы – те, лиловые, что мы нашли в первую ночь на равнине, когда Тарвер пытался отвлечь меня от сумасшествия. В дневнике Тарвера лежит точно такой же цветок. Узкая цветочная лента расширяется у нас на глазах, убегая через холмы к зеленой дымке леса вдалеке.

Тарвер дрожит. Я чувствую, что у меня кружится голова, по коже бегают мурашки и меня бросает то в жар, то в холод.

– Они не настоящие, – потрясенно выговариваю я, крепко зажмуриваюсь и открываю глаза. Цветы не исчезают. – Это видение.

– Они ведь вернули флягу?

Я сглатываю. Цветок они сделали для меня и только для меня. Если я расскажу Тарверу, он поймет, что для меня значило их послание в то мгновение в кромешной тьме. Что цветок напоминал мне, почему я возвращалась на разрушенный корабль, полный мертвецов. Что во всей Галактике есть только один человек, ради которого я пошла на это. Но пока что я не могу ему сказать.

С каждой минутой цветы становятся ярче, больше, и скоро цветочная лента в долине сияет на солнце и убегает к лесу. Больше всего она похожа на узкую лиловую реку или дорогу.

Я ахаю.

– Тарвер! Они… они ведут нас! Вот что они пытаются…

Голос застревает в горле, и сердце неистово колотится.

Он отрывает взгляд от цветов и смотрит на меня.

– Пытаются – что? О чем ты говоришь?

– Люди, которых я видела… они показывали куда-то. Голос, что я слышала, уводил нас из леса к равнине. А дом твоих родителей? Садовая дорожка вела сюда. И теперь эти цветы… Не знаю, может, я слишком упорно пытаюсь найти во всем этом смысл.

– Ты думаешь, что нам показывают путь. – Он снова поворачивается к холмам. – Путь к чему?

Мы стоим и смотрим на яркую цветочную дорогу. Больше всего мне хочется убедиться, что они настоящие – как цветок в дневнике. Или же это какой-то сон, который не подчиняется законам физики.

– Лилиан! – быстро говорит Тарвер. – Смотри!

Я моргаю и пытаюсь дышать ровно, когда он прислоняется ко мне. Его щека, грубая от короткой щетины, касается моей, когда он показывает мне, куда смотреть. Он так близко, что я вдыхаю его запах и чувствую, как по коже, там, где мы соприкасаемся, будто пробегают электрические разряды.

Это не сон.

– Смотри за моей рукой, – он вытягивает ее и показывает на лес. – Там что-то есть. Видишь блеск?

Мне стоит большого труда не повернуть к Тарверу лицо – как цветок к свету. Я делаю глубокий вдох и заставляю себя сосредоточиться. Я не замечаю сразу то, что увидел он, и мой взгляд блуждает вдоль полоски леса и холмов к западной стороне.

И вдруг я вижу. Крошечный отблеск отраженного солнечного света, мигающий у кромки леса.

– Обломки, – шепчу я и смотрю туда, пытаясь не верить, что это то, о чем я думаю. – Обломок корабля – он упал туда. Или еще одна спасательная капсула.

Тарвер медленно опускает руку, но не отходит. Он тоже туда смотрит.

– Нет, не думаю, – говорит он тихо, и его голос едва слышно сквозь завывание ветра. – Разглядеть сложно, но мне кажется, деревья там не повалены.

Я жду, затаив дыхание.

– Думаю, это здание.

Огонь развести нечем: на холмах нет хвороста, и становится очень холодно, но мне все равно. Тарвер прикинул, что до леса идти два дня, и в первый день, когда село солнце, я вижу вдалеке, на горизонте, деревья. Цветочная дорога сразу растворилась в воздухе, когда мы спустились с корабля, но теперь мы знаем, куда нас ведут. Куда и с какой целью, мы даже не догадываемся, но если это здание и оно окажется настоящим, возможно, это – ключ к спасению.

– Горячая вода! – с воодушевлением восклицаю я, поедая руками холодные спагетти без соуса. Ничего вкуснее не ела.