Эдвин Робинсон - Дом на холме

Вы, знатный род, трясетесь над гербом,
Вас, одаренных, тянет ввысь. Видна
Вам истина сквозь страхов, взглядов призму?
Поэт иль царь – такой же раб Времен,
Такой же серой их выходит ткань,
Длина – аршин – унылым, жалким жизням.

Some are the brothers of all humankind,
And own them, whatsoever their estate;
And some, for sorrow and self-scorn, are blind
With enmity for man's unguarded fate.

For some there is a music all day long
Like flutes in Paradise, they are so glad;
And there is hell's eternal under-song
Of curses and the cries of men gone mad.

Some say the Scheme with love stands luminous,
Some say't were better back to chaos hurled;
And so't is what we are that makes for us
The measure and the meaning of the world.

Один для всех людей на свете брат —
И эта принадлежность всё, что есть.
Другой корит себя, что виноват,
И за судьбу вынашивает месть.

Для одного – симфония звучит,
Небесных флейт торжественная мощь,
Но рокот ада в эти звуки влит,
Стенанья тех, кому нельзя помочь.

Одни твердят, что Замысел в любви,
Другим отрадней к хаосу свернуть —
Но все явились в этот мир людьми,
Чтоб составлять число его и суть.

A melancholy face Charles Carville had,
But not so melancholy as it seemed,
When once you knew him, for his mouth redeemed
His insufficient eyes, forever sad:
In them there was no life-glimpse, good or bad,
Nor joy nor passion in them ever gleamed;
His mouth was all of him that ever beamed,
His eyes were sorry, but his mouth was glad.

He never was a fellow that said much,
And half of what he did say was not heard
By many of us: we were out of touch
With all his whims and all his theories
Till he was dead, so those blank eyes of his
Might speak them. Then we heard them, every word.

Печальный вид имел всегда Чарльз Карвилл,
Хотя для тех, кто лучше знал его,
Улыбку на лице себе оставил,
Смягчая тем грусть взгляда своего.
В глазах его ни радости, ни страсти,
Они всегда печальны и грустны,
Его улыбка светится так счастьем,
Его глаза печальны и пусты.

Живя, он много слов не говорил,
И половину слов не разбирали;
Казался странным нам, пока он жил;
И мы его всегда не понимали,
Пока не умер он. И в этот раз
Слова услышим опустевших глаз.

The Master played the bishop's pawn,
For jest, while Atherton looked on;
The master played this way and that,
And Atherton, amazed thereat,
Said "Now I have a thing in view
That will enlighten one or two,
And make a difference or so
In what it is they do not know."

The morning stars together sang
And forth a mighty music rang —
Not heard by many, save as told
Again through magic manifold
By such a few as have to play
For others, in the Master's way,
The music that the Master made
When all the morning stars obeyed.

Atherton played the bishop's pawn
While more than one or two looked on;
Atherton played this way and that,
And many a friend, amused thereat,
Went on about his business
Nor cared for Atherton the less;
A few stood longer by the game,
With Atherton to them the same.

The morning stars are singing still,
To crown, to challenge, and to kill;
And if perforce there falls a voice
On pious ears that have no choice
Except to urge an erring hand
To wreak its homage on the land,
Who of us that is worth his while
Will, if he listen, more than smile?

Who of us, being what he is,
May scoff at others' ecstasies?
However we may shine to-day,
More-shining ones are on the way;
And so it were not wholly well
To be at odds with Azrael, —
Nor were it kind of any one
To sing the end of Atherton.

Магистр сыграл слоновой пешкой
Не ради смысла, а в насмешку.
Сыграл магистр, и Атертон
Был ходом крайне изумлен,
Сказав, пугаясь и бледнея:
«Теперь есть новая идея,
И всех немудрых просветит
Мой занимательный гамбит!»

И восходящие звезды плавно
Сливались с музыкой органа,
Ее магический поток
Слышит не молодой игрок,
А тот, кто, как Магистр, в насмешку
Толпу заводит на поддержку
В момент, побеждена когда
Восходящая звезда.

И Атертон слоновой пешкой
Сыграл, соперники, опешив,
Понять не могут суть идеи.
Толпой на партии глазеют
Ошеломленные друзья.
Движенья мастера ловя…
И лишь немногие в игре
С трудом держались наравне.

И восходящие звезды вновь
Бросают вызов, кипит кровь…
И если благородный слух
Невольно слышит дерзкий звук,
Тогда какой из нас игрок
С собою совладать бы смог,
На его месте оказаться
И над собою посмеяться?

На его месте кто из нас
Готов принять толпы экстаз?
И кто из нас бы мог смириться,
Когда звезда других искрится?
И было бы совсем не мило
Кичиться перед слабым силой,
И было бы сквернейшим тоном
Петь в честь побед над Атертоном.

Down by the flash of the restless water
The dim White Ship like a white bird lay;
Laughing at life and the world they sought her,
And out she swung to the silvering bay.
Then off they flew on their roystering way,
And the keen moon fired the light foam flying
Up from the flood where the faint stars play,
And the bones of the brave in the wave are lying.

'T was a king's fair son with a king's fair daughter,
And full three hundred beside, they say, —
Revelling on for the lone, cold slaughter
So soon to seize them and hide them for aye;
But they danced and they drank and their souls grew gay,
Nor ever they knew of a ghoul's eye spying
Their splendor a flickering phantom to stray
Where the bones of the brave in the wave are lying.

Through the mist of a drunken dream they brought her
(This wild white bird) for the sea-fiend's prey:
The pitiless reef in his hard clutch caught her,
And hurled her down where the dead men stay.
A torturing silence of wan dismay —
Shrieks and curses of mad souls dying —
Then down they sank to slumber and sway
Where the bones of the brave in the wave are lying.

Prince, do you sleep to the sound alway
Of the mournful surge and the sea-birds'crying? —
Or does love still shudder and steel still slay,
Where the bones of the brave in the wave are lying?

По сверкающим брызгам тревожной воды
Серебристый Корабль, словно белая птица,
Потешаясь над всеми, что в жизнь влюблены,
В тусклом свете своём по заливу промчится.
Исчезает, держа свой таинственный путь,
Лишь луна равнодушно над пеной сверкает,
И прилив разольётся, и звёзды зайдут…
Волны прах храбрецов под собою скрывают.

Принц прекрасный был честен, невеста – под стать,
Но три сотни молодчиков, все же решили
Насладится убийством и шкуру содрать.
Скоро кончив, следы преступленья сокрыли,
Да пустились плясать. И всё пуще гульба.
Позабыли, что дьявол их ждёт-поджидает.
Их мерцающий призрак блуждает всегда
Там, где прах храбрецов эти волны скрывают.

Сквозь туман пьяных песен и грёз провели,
Словно лебедя, Белый Корабль рифам в лапы.
Ненасытно схватили добычу они
И, швырнув её в бездну, не станут там плакать!
От бессильного ужаса проклятых тайн
Люди громко визжат, небеса проклинают.
Тонут, тонут, пока не утихнет вода
Там, где прах храбрецов эти волны скрывают.

Милый принц! Упокоился ль ты навсегда,
Где шумят скорбно волны, да чайки рыдают?
Иль ты любишь ещё, смерть всё так же горька
Там, где прах храбрецов эти волны скрывают?

Whenever Richard Cory went down town,
We people on the pavement looked at him:
He was a gentleman from sole to crown,
Clean favored, and imperially slim.