Эдвин Робинсон - Дом на холме

Призыв не скорбеть (Do not stand at my grave and weep; Do not stand at my grave and cry) в этом стихотворении объясняется и мотивируется тем, что умерший на самом деле не умер и перешёл не в небытие, а в иную форму существования, везде сопровождающую и окружающего того, к кому обращен призыв не скорбеть. Этот же лейтмотив встречается в Sonnet 10 Джона Донна, Death is nothing at all Генри Скотт Холланда, And death shall have no dominion и A Refusal to Mourn the Death, by Fire, of a Child in London Дилана Томаса:

В тексте Death is nothing at all утверждается, что смерти вообще нет (Death is nothing at all) и она не должна ничего менять в отношениях двух близких людей (Call me by the old familiar name; Speak of me in the easy way which you always used/ Let my name be ever the house hold word that it always was и т. д.). Вместо мысли о вечном небытие умершего здесь говорится о том, что умерший всего лишь вышел (I have only slipped away into the next room) и ждёт своего друга или близкого за углом (I am but waiting for you… somewhere very near, just round the corner) и поскольку их встреча неизбежна, то смерти нет и не стоит скорбеть (One brief moment and all will be as it was before./ How we shall laugh at the trouble of parting when we meet again). В то же время не вполне ясно, как интерпретировать то, что умерший и живой встретятся друг с другом – как то, что когда живой умрёт, он встретится со своим уже мёртвым другом в ином мире, или как то, что они оба воскреснут и будут жить, как прежде. Такая же идея, как и в этом тексте, о том, что умерший не умер, а просто вышел и переместился в другое пространство, прослеживается и в стихотворении Джеймса Уиткомба Райли «Away»:

В Sonnet 10 Джона Донна и Death shall have no dominion Дилана Томаса этот лейтмотив уже увязывается с христианской идеей воскресения. В сонете Донна лирический герой не боится смерти (Die not, poor Death, nor yet canst thou kill me) именно потому, что после воскресения смерти не будет и смерть «умрёт» (One short sleep past, we wake eternally, /And death shall be no more; Death, thou shalt die). Название же стихотворения Дилана Томаса восходит к Посланию апостола Павла римлянам: «But if we died with Christ, we believe that we will also live with him; knowing that Christ, being raised from the dead, dies no more. Death no more has dominion over him! For the death that he died, he died to sin one time; but the life that he lives, he lives to God». С этой точки зрения стихотворение And death shall have no dominion можно рассматривать как описание воскресения. Очевидно влияние христианской образности и на стихотворение Дилана Томаса A Refusal to Mourn the Death, by Fire, of a Child in London (And I must enter again the round/ Zion of the water bead/ And the synagogue of the ear of corn). Именно в ней и стоит искать ключ к объяснению последней строчки стихотворения: After the first death, there is no other. С нашей точки зрения возможны два варианта её объяснения. Возможно, что эта фраза, как и название Death shall have no dominion, отсылает к посланию Павла и first death означает смерть Христа для греха (For the death that he died, he died to sin one time), после чего человек жив для праведной жизни, но не для греха. Также возможным выглядит и то, что first death означает первородный грех, через который смерть вошла в мир и стала постоянной. First death означает греховное состояние человека, в котором он смертен, а отдельные человеческие смерти являются частными случаями этого общего состояния.

2.3. Требуют особого внимания и разговора поэтические завещания, в которых авторы представляет себе умершими и предполагают/требуют некое вполне определённое отношение живых к себе умершим и своей смерти. А. Жолковский анализировал такие стихи в российской поэтической традиции и делил их на памятниковые и завещательные. В российской поэтической традиции примерами таких стихов являются стихи Державина «Памятник» и Пушкина «Я памятник воздвиг себе нерукотворный», последние 18 строчек «Реквиема» Ахматовой (…А если когда-нибудь в этой стране/ Воздвигнуть задумают памятник мне,/ Согласье на это даю торжество и т. д.), а в украинской поэзии – известное стихотворение Т. Шевченко «Завещание» (в другом переводе – «Завет»). Мы упомянули здесь стихотворение Т. Шевченко по той причине, что поэтическое завещание украинского поэта, как и в примерах из англоязычной поэзии, которые мы рассмотрим далее, предписывает живым, как поэта похоронить и/или как относиться к его могиле/ месту захоронения (Как умру, похороните/ На Украине милой./ Посреди широкой степи/ Выройте могилу,/ Чтоб лежать мне на кургане – перевод А. Твардовского), в то время, как в упомянутых нами произведениях Пушкина, Державина, Ахматовой используется не образ могилы, а образ памятника, и ключевым моментом является не столько то, как и где поэта похоронят, а как потомки будут хранить память о поэте и как они будут его чтить и помнить. Следую разделению Жолковского, стихи Державина и Пушкина являются памятниковыми, а стихотворение Шевченко – завещательным [2]. Впрочем, и в российской поэтической традиции есть примеры, где автор высказывает свои пожелания, где и как его нужно похоронить: И хоть бесчувственному телу/ Равно повсюду истлевать,/ Но ближе к милому пределу/ Мне все б хотелось почивать./ И пусть у гробового входа/ Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа/ Красою вечною сиять (А. С. Пушкин «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»; 1830);…Я ищу свободы и покоя!/ Я б хотел забыться и заснуть!/ Но не тем холодным сном могилы… /Я б желал навеки так заснуть,/ Чтоб в груди дремали жизни силы,/ Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;/ Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,/ Про любовь мне сладкий голос пел,/ Надо мной чтоб вечно зеленея,/Темный дуб склонялся и шумел (М. Ю. Лермонтов «Выхожу один я на дорогу…»; 1841).

Теперь перейдём к завещательным текстам в англоязычной традиции. Завещательный характер имеет стихотворение Роберта Льюиса Стивенсона «Requiem»:

В этом завещании указывается место (under the wide and starry sky), где хотел бы быть похоронен человек, и слова, выгравированные на могиле (the verse you grave for me). Завещательным текстом является и стихотворение Карла Сэндберга «Bones»:

Трудно представить себе текст, сильнее порывающий с основной интенцией большинства завещательных текстов, но, тем не менее, в своей установке на разрыв с завещательной традицией этот текст тоже является завещательным. Ведь, как и другие завещательные тексты, это стихотворение предписывает волю умершего, которую живые должны исполнить. Другое дело, что если в большинстве завещательных текстов с теми или иными вариациями человек, который в будущем должен умереть, просит так или иначе похоронить его в могиле, то здесь лирический герой не только отказывается от могилы, но и вообще от любых форм освоения и символизации своей смерти живыми. Стандартной коллизией для завещательных текстов является то, что завещающий хочет тем или иным присутствовать в жизни, даже будучи мёртвым, и выбирает ту или иную форму этого присутствия (как у Пушкина и Лермонтова: Но ближе к милому пределу/ Мне все б хотелось почивать./ И пусть у гробового входа/ Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа/ Красою вечною сиять; Но не тем холодным сном могилы… /Я б желал навеки так заснуть,/ Чтоб в груди дремали жизни силы,/ Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;/ Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,/ Про любовь мне сладкий голос пел,/ Надо мной чтоб вечно зеленея,/Темный дуб склонялся и шумел). Смысл же отказа от могилы и радикального требования в стихотворении Сэндберга забросить себя на самое дно видится нам как раз в исключении себя из причастности любым формам жизни и неприятия любых форм освоения и символизации живущими собственной смерти.