Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Подобно тому как в горах от крика орла низвергается, скользя по скалам, снег и, обратившись в лавину, неудержимо сметая все на своем пути, внезапно обнажает вечные льды, что ярко сияют под солнцем, — так и в душе моей что-то сорвалось, растревоженное речами древнего пращура.

Едва лишь отзвучали стихи Псалма, вой и шум наполнили мои уши, в глазах все померкло, — я стремительно лечу куда-то, проваливаюсь в бездны Вселенной.

Вот сейчас, сейчас разобьюсь! Но падению нет конца, все быстрей уносит меня в бездну, и вдруг чувствую — кровь ударяет вверх вдоль хребта и, пробив череп, разлетается снопом искр!

Слышу хруст костей… кончено, я снова в комнате, осознаю, что все было обманом чувств: от пят до макушки меня пронизали магнетические токи, вызвав ощущение, будто я рухнул в бездонный колодец.

Огляделся в комнате и даже глаза протер: хоть бы что-нибудь тут изменилось! Никаких изменений, даже лампа светит спокойно, точно ничего не произошло. Но сам-то я изменился, у меня будто выросли крылья, но как взлететь — не знаю.

Во мне появилось некое новое, неведомое чутье — в этом я не сомневался. Но долго не мог сообразить, что же это за новое чувство и что во мне столь разительно изменилось, пока понемногу не осознал, что моя рука сжимает какой-то округлый предмет.

Смотрю — пусто, ничего не видать, разжимаю пальцы — предмет исчез, но я не слышал, чтобы что-то упало на пол, сжимаю пальцы — оно снова под рукой, холодное, правильной округлой формы, твердое.

Рукоять меча! — вдруг осенило меня, и я нащупал клинок, осторожно коснулся острого лезвия.

Что же он, в воздухе висит? Я чуть отступил, протянул руку и тут пальцами охватил гладкие металлические звенья натянувшейся цепи; я понял: меня перепоясывает цепь, на которой висит меч.

Я дивился этому чуду, пока постепенно не уяснил, что со мной произошло, — пробудилось мое внутреннее осязание, чувство, спящее в человеке наикрепчайшим сном; раз и навсегда я преодолел тонкую преграду, которая разделяет земную жизнь и мир потустороннего.

Странно! Оказалось, что порог между двумя царствами на удивление невысок, ничтожно мал, однако никто не решается переступить его! Иной мир совсем близко, рядом, он почти осязаем, но люди не могут его почувствовать. Пред этим порогом фантазия останавливается, а ведь за ним она могла бы обрести новые владения.

Алкая Бога, страшась одиночества, не отваживаясь самому стать творцом своего мира, человек не дает пробудиться своим дремлющим магическим силам, ему хочется, чтобы рядом были спутники, а вокруг — неколебимые законы бытия, он жаждет любить и ненавидеть, что-то совершать, но что-то и самому испытывать. Со всем этим придется расстаться, если ты — творец нового мира!

«Протяни руку — и сможешь коснуться щеки твоей возлюбленной», — при этой мысли я загораюсь. Но тут же отшатываюсь в ужасе: страшно представить себе, что действительность и фантазия — одно. В лицо мне жутко скалится эта последняя пугающая истина.

Страшна мысль, что я легко могу стать жертвой обмана и прикоснусь к демону, что могу кануть в бескрайнее море безумия и галлюцинаций, но стократ страшней другая — что реальности вообще нет, что она не существует ни в том мире, ни в этом и все, что существует, — фантазия!

Мне вспомнилось, как однажды отец с тревогой спросил: «Ты видел солнце?» Это было, когда я рассказал о моем ночном странствии на вершину горы. «Узревший солнце, — сказал он, — более не странствует, ибо его поглотила вечность».

Нет, отец, я хочу остаться странником и вновь увидеться с тобой! Я жажду соединения с Офелией — не с Богом! Жажду бесконечности — не вечности. Я научился видеть духовным зрением, слышать духовным слухом, но я хочу, чтобы видимое и слышимое стало действительным, чтобы мои чувства его тоже воспринимали. Нет, говорю я вере в мое единство с Богом, с Творцом, наделенным всемогущей созидающей силой, я хочу из любви к вам, родные, остаться творением, человеком; пусть моя доля в жизни будет такой же, как ваша.

И будто из страха не устоять перед искушением и броситься к моим любимым с распростертыми объятиями, я хватаюсь за рукоять меча:

— Тебе вверяю себя, магистр! Ты да будешь творцом всего, что меня окружает!

Сжав рукоять, мои пальцы осязают вырезанные в гематите черты, все до единой, они запечатлеваются в самой глубине моего сердца. Это и осязание, и зрение, это воздвигается во мне алтарь, хранящий Святая Святых.

Он источает таинственную силу, которая проникает и одухотворяет все сущее.

Внятно, как будто кто-то другой произнес вслух, я подумал: «Лампа, стоящая там, на столе, это подобие твоей земной жизни: ярко освещала она обитель твоего уединения, теперь же масла осталось на самом донце и огонек едва теплится».

Меня влечет на воздух, я хочу стоять под открытым небом, когда пробьет час заветного свидания. На плоскую крышу нашего дома ведет лестница, в детстве я часто тайком поднимался туда и подолгу сидел, глядя, как ветер лепит из белых облаков драконов, змеев, фантастические лики. Туда, на крышу, я поднялся и присел на балюстраде.

Внизу — погрузившийся в ночь город.

Одна за другой из глубины всплывают картины; это прошлое, оно боязливо льнет ко мне и просит: «Удержи меня, возьми с собой, не то погибну я, кану в забвение, а я хочу жить в твоей памяти!»

Со всех четырех сторон света над горизонтом трепещут сполохи, зарницы словно настороженный быстрый взгляд огромных горящих очей, окна домов отбрасывают огневое зарево на меня и посылают обратно на край неба предательские вспышки-сигналы:

— Он здесь! Тот, кого ты ищешь, здесь!

Слышно отдаленное завывание бури:

— Ты сокрушил всех моих слуг, теперь я приду сама! — Это она, думаю я, владычица тьмы, и вспоминаю, что говорил перед смертью отец о ее свирепой ненависти.

— Хитон Несса! — свистит ветер, с силой рванувший мою одежду.

Громовый раскат ревет:

— Да-да-да-да!

«Хитон Несса»… Не понимаю… Что это значит — «хитон Несса»?

В эту минуту все вокруг притихло, в настороженной тишине гроза и буря держат тайный совет о наступлении.

Вдруг слышу бурный шум вод, река пытается предостеречь меня, зовет:

— Спустись ко мне! Я укрою тебя!

Слышу испуганный шелест листвы:

— Смерч-душитель! Кентавры, свита Медузы-охотницы! Они уже близко! Гнитесь к земле! Впереди всадник с косой!

В громко бьющемся сердце — тихая радость: «Жду тебя, возлюбленный мой!»

Жалобно стонет колокол храма под ударами незримого кулака.

Вновь полыхнула молния, озарила кладбищенские кресты, их изумленно воздетые руки.

— Да, матушка, я иду!

Где-то распахивается окно, стекла с пронзительным вскриком разбиваются на мостовой — страх смерти объял все рукотворные вещи.