Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Впрочем, буквы-то я люблю. Я завидую их благородству и забочусь об их достойной службе и благообразии. Я, скорее всего, был единственным писателем, которого эта опрятная леди когда-либо заставала за работой. И это настолько выбило меня из колеи, что я был не в состоянии вспомнить, когда и во что я последний раз переодевался. Главное, безусловно, было на мне. К счастью, в доме была пара серо-голубых внимательных глаз, которые за этим присматривали. Но все же я чувствовал себя как чумазый костагуанский оборванец после уличной стычки, взъерошенный и растрепанный с головы до ног. Я еще и моргал на нее, как дурак. Все это легло тенью на честь моих букв и выполняемый ими священный долг. Едва различимая сквозь пыль, поднятую в момент краха моей вселенной, добрая леди мельком оглядела комнату с некоторым любопытством. Она улыбалась. Чему, черт возьми, она улыбалась? Затем небрежно заметила:

«Боюсь, я вас побеспокоила».

«Нет, вовсе нет».

Она приняла мой ответ за чистую монету. Строго говоря, это действительно была правда. Побеспокоила – куда там! Она лишила меня по меньшей мере двадцати жизней, каждая из которых была бесконечно более яркой и подлинной, чем ее существование, поскольку люди эти были движимы страстями, находились во власти убеждений и были участниками великих свершений – плоть от плоти моей рожденные в напряженном обдумывании замысла.

Она некоторое время помолчала и, еще раз окинув взглядом обломки отчаянной схватки, произнесла:

«Так вот как вы здесь сидите и пишите свой – свою…»

«Я… Что? Ах, да. Сижу здесь целыми днями».

«Какая прелесть. Просто очаровательно».

В эту минуту меня, человека уже не слишком молодого, едва не хватил удар. К счастью, она оставила на крыльце своего пса, а собака моего сынишки, которая тем временем где-то вдали патрулировала поле, учуяла его издалека. Она примчалась стремглав, словно пушечное ядро, и от разразившейся в один миг драки поднялся такой гвалт, что апоплексический удар сам испугался меня хватать. Мы поспешили на двор и разняли задир. Затем я сказал юной леди, где она может найти мою жену – за домом, в тени деревьев. Она кивнула и ушла со своим псом, оставив меня глубоко потрясенным смертью и опустошением, которые она учинила с такой беззаботной легкостью, и с эхом этого ее снисходительного «очаровательно», которое все еще звенело у меня в ушах.

Тем не менее, следуя этикету, я проводил ее до ворот. Конечно, я хотел был вежливым (можно ли быть грубым с дамой из-за каких-то двадцати романных судеб?), но прежде всего я опасался, как бы пес генеральской дочки – и тут я попробую изъясниться, следуя надежному методу Оллендорфа, – снова (encore) не сцепился с преданной собакой моего сынишки (mon petit garçon). Боялся ли я, что генеральский пес одержит верх (vaincre) над собакой моего ребенка? Нет, не боялся… Но хватит с меня Оллендорфа с его методом. Ведь если говорить об этой леди, упомянутый метод вполне уместен и, пожалуй, даже необходим, то к собаке, ее происхождению, истории и характеру он был абсолютно неприменим. Эту собаку малыш получил в подарок от человека, который пользовался словом совсем не так, как Оллендорф. Это был человек почти по-детски импульсивный в порывах самобытной гениальности, наиболее цельный среди литературных импрессионистов, писатель, в котором дар чистого восприятия и точного выражения сочетался с тонкой искренностью и твердыми, пусть и не до конца осознанными, убеждениями. Его творчество, боюсь, не получило того признания, которого заслуживает его неподдельное вдохновение. Я имею в виду покойного Стивена Крейна [20] Стивен Крейн – американский поэт, прозаик и журналист, представитель импрессионизма, основоположник верлибра (свободного стиха) в американской поэзии. , автора «Красного знака доблести». В последнее десятилетие прошлого века этому плоду воображения досталась своя минута славы. Были и другие книги. Но не много. Ему не хватило времени. Пусть неохотно и свысока, мир все же признал его уникальный и совершенный талант. Сложно сожалеть о его ранней кончине. Подобно своему герою из «Шлюпки в открытом море» [21] Рассказ написан после событий, произошедших с писателем во время возвращения на родину с Кубы. 2 января 1897 года корабль, на котором он плыл, потерпел крушение в нескольких милях от берега Флориды. Крейну удалось уцелеть и чудом добраться до берега. , Крейн представлялся одним из тех, кому судьба редко дает возможность благополучно вернуться на берег после изнурительной работы на веслах. Признаюсь, я испытываю неизменную привязанность к этому энергичному, легкому, хрупкому, яркому, живому и неукорененному человеку. Я приглянулся ему еще до нашей встречи по одной-двум страницам текста. И мне приятно думать, что даже после нашего знакомства ему нравилось со мной общаться. Бывало, он замечал мне со всей серьезностью и даже несколько сурово: «У мальчика должна быть собака». Подозреваю, его ужасало мое пренебрежение родительскими обязанностями.

В конце концов он и подарил собаку. Однажды, после того, как он битый час самозабвенно играл, ползая с ребенком по ковру, он поднял голову и уверенно заявил: «Я научу мальчишку ездить верхом». Этому не суждено было случиться. На это ему не было отпущено времени.

А собака – вот она, старый уже пес. Коренастый, на кривых коротких лапах, с черной головой на белом туловище и уморительным черным же пятном на противоположной от головы стороне, выходя на улицу, он вызывает улыбки скорее добрые, нежели саркастические. Его гротескная и обаятельная внешность соответствует обычно смиренному нраву, однако в присутствии других собак он становился неожиданно драчлив. Лежа у камина с высоко поднятой головой, устремив взгляд на пляшущие по стенам комнаты тени, он принимает удивительно благородную позу, отображающую глубокое спокойствие его непорочной жизни. Он вырастил одного ребенка и, когда тот пошел в школу, стал присматривать за вторым так же преданно и добросовестно, но с несколько нарочитой важностью, говорящей о накопленном опыте и мудрости, а также, боюсь, о ревматизме. С утренней ванны и до вечерней церемонии укладывания ты ухаживаешь за усыновленным тобой маленьким двуногим существом и в исполнении этой службы сам пользуешься всем возможным уважением и бесконечным вниманием всех домочадцев – почти как я, только ты больше этого заслуживаешь.

«Очаровательно», – сказала бы генеральская дочь.

Вот так-то, старина! Она никогда не слышала, как ты визжишь от резкой боли (бедное левое ухо!) и при этом с невероятным самообладанием сохраняешь полную неподвижность, страшась опрокинуть маленькое двуногое существо. Она никогда не видела твоей смиренной улыбки в момент, когда это маленькое двуногое существо в ответ на строгий вопрос: «Что ты вытворяешь с собакой?» – таращит глаза и с невинным видом произносит: «Ничего, мамочка. Я только ласкаю!»