Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

«Вы были с ними?» – спросил я.

«Нет. Я, конечно, знал, что они замышляли. Но мне-то зачем убивать надзирателей? Они мне ничего не сделали. Но я боялся остальных. Что бы ни случилось, от них мне было не уйти. Я сидел на пне, обхватив голову руками. Я понял, что свободы мне уже не видать, и эта мысль болью отдавалась в сердце. Тут я вздрогнул, различив очертания человека на дорожке неподалеку от меня. Он стоял не шелохнувшись, затем его силуэт растворился в ночи. Видимо, главный надзиратель пришел проверить, что случилось с его людьми. Его никто не заметил. Каторжники продолжали свой спор. Главари не могли их унять. Ожесточенный шепот этой темной людской массы пробирал до дрожи.

Наконец они разделились на два отряда и разошлись. Когда они прошли мимо, я встал, не чувствуя в себе ни сил, ни надежды. Дорога к дому надзирателей была темной, и только шелест обрамлявших ее кустов нарушал тишину. Вскоре я увидел слабую полосу света. Главный надзиратель и трое охранников осторожно продвигались к баракам. Однако потайной фонарь в его руках пропускал свет, который заметили и каторжники. Раздался дикий вопль. В беспорядочной схватке на темной тропе слышались выстрелы, удары, стоны, и, ломая кусты, охотники за надзирателями погнали своих жертв вглубь острова. Я остался один. И я вас уверяю, месье, все происходящее я воспринимал с полным безразличием. Постояв какое-то время, я пошел вдоль дороги, пока не наступил на что-то твердое. Я наклонился и поднял револьвер надзирателя. Пальцы нащупали в барабане пять пуль. Сквозь порывы ветра я услышал, что где-то далеко заключенные звали друг друга, но затем раскат грома заглушил и шелест, и шум деревьев. Вдруг по тропе пробежал длинный луч света, выхватив из темноты подол женской юбки с краешком фартука.

Я узнал жену главного надзирателя. Похоже, о ней все забыли. Где-то в глубине острова раздался выстрел, она вскрикнула и побежала к берегу. Я последовал за ней и вскоре увидел ее снова. Одной рукой она тянула за веревку большого колокола на краю причала, другой – махала из стороны в сторону тяжелым фонарем. Это был условный сигнал для Иль-Рояль, означавший просьбу о помощи. Ветер уносил звук далеко от берега, а свет от фонаря, которым она размахивала, не проникал на остров из-за деревьев, что росли возле дома надзирателей.

Я подошел к ней совсем близко. Она сигналила безостановочно, не оглядываясь по сторонам, будто кроме нее на острове никого не было. Отважная женщина, месье. Я спрятал револьвер за пазуху и стал ждать. Вспышки молнии и удары грома то и дело сводили на нет ее усилия, но она ни разу не сбилась, равномерно, как машина, дергала за веревку и размахивала фонарем. Это была миловидная женщина лет тридцати, не больше. Я подумал: в такую ночку это добром не кончится. И решил про себя: если мои друзья каторжники подойдут к причалу – что было неизбежно, – я прострелю ей голову, прежде чем прикончу себя. Я хорошо знал этих „товарищей“. Мой замысел, месье, придал моей жизни хоть какой-то смысл, и я тотчас отступил на несколько шагов и притаился за кустом, чтобы по глупости не выдать себя. Я не хотел, чтобы меня застигли врасплох и лишили возможности оказать последнюю услугу хоть одному человеческому существу, прежде чем я погибну сам.

Надо полагать, что сигнал все-таки заметили. Галера с Иль-Рояля пришла на удивление быстро. Женщина продолжала сигналить, пока в луче фонаря не появился старший офицер и не сверкнули штыки солдат на судне. Лишь тогда она села и зарыдала.

Теперь мои услуги ей ни к чему. Я не шелохнулся. Некоторые солдаты были в одних рубахах, кто-то босиком, сигнал тревоги многих застал врасплох. Они пробежали мимо моего куста. Галеру отправили за подкреплением. Женщина рыдала, сидя в одиночестве на краю причала, фонарь стоял рядом.

Неожиданно в пятне света на краю причала я заметил красные панталоны. Я оцепенел. Еще двое. Эти тоже бросились бежать. Их незастегнутые мундиры развевались на ветру, головных уборов не было. Один из них выпалил на бегу: „Давай напрямик!“

Эти-то откуда взялись, недоумевал я, медленно пробираясь к причалу. Я увидел вздрагивающий от рыданий силуэт женщины, и вот уже смог разобрать слова: „Бедный ты мой, бедный! Бедный мой, несчастный!“ Она не слышала и не видела ничего вокруг. Она вся сгорбилась и, уткнувшись лицом в фартук, раскачивалась из стороны в сторону. Но тут я заметил маленькую лодку, привязанную к свае.

Должно быть, те двое – из младших, похоже, офицеров – опоздали на галеру и решили догнать на лодке. Просто невероятно – нарушить устав из чувства долга! Невероятно – и глупо. Я не верил своим глазам, даже когда уже залезал в лодку.

Я медленно греб вдоль берега. Зловещая туча нависла над Иль-де-Салю. Я слышал выстрелы, крики. Охота возобновилась, теперь – за каторжниками. Грести было неудобно – весла оказались слишком длинными. Я с трудом управлялся с ними, хотя сама лодка была легкая. Но когда я добрался до противоположной части острова, начался страшный ливень с порывами шквального ветра. Я не смог бы плыть дальше. Я выбрал весла, меня прибило к берегу, и я привязал лодку.

Местность была мне знакома. Неподалеку от моря там была старая полуразрушенная хибара. Укрывшись в ней, я сквозь шум ветра и проливной дождь слышал, как кто-то продирается через кусты. Вот они выбрались на берег. Может, солдаты? Вдруг вспышка молнии осветила все вокруг и резко обозначила силуэты. Два каторжника!

Удивленный голос тотчас воскликнул: „Ну и чудеса!“ Это был голос Симона по прозвищу Сухарь.

А другой голос проворчал: „Какие еще чудеса?“

„Да здесь лодка!“

„Ты, верно, спятил, Симон! А ведь и вправду… Лодка“.

Они будто дар речи потеряли. Вторым был Мафиль. Он вновь, с опаской, заговорил:

„Она привязана. Должно быть, здесь кто-то есть“.

„Я здесь“, – заговорил я с ними из укрытия.

Они подошли ко мне и сразу же объяснили, что лодка их, а не моя. „Нас двое, – сказал Мафиль, – против тебя одного“.

Я вышел наружу и держался в стороне от них, чтоб не получить предательский удар по голове. Я бы мог пристрелить их на месте. Но я ничего не сказал, сдерживая подступающий к горлу смех. Я унижался и умолял, чтобы меня пустили в лодку.

Они вполголоса совещались, как со мной поступить, а я держал револьвер за пазухой и мог в любой момент покончить с ними. Но я пощадил их. Они были нужны мне на веслах. С лакейским почтением я говорил, что знаю, как управлять лодкой, и что, если нас будет трое, мы сможем по очереди отдыхать. Наконец это их убедило. Пришло мое время. Все это было так смешно, что еще немного – и я завопил бы, как умалишенный».

Тут его волнение вырвалось наружу. Он вскочил со скамьи и начал жестикулировать. Огромные тени его рук метались по крыше и стенам, и казалось, что сарай уже не вмещает его возбуждения.