Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Пришел в себя он уже в камере, заключенный под стражу по обвинению в нападении, подстрекательстве и анархистской пропаганде.

Он пристально посмотрел на меня своими светлыми влажными глазами, которые в сумерках казались огромными. Потом тихо добавил: «Скверно, конечно. Но ведь даже тогда я еще мог спастись».

Это вряд ли. Шансы и так были невелики, а молодой адвокат-социалист, который вызвался его защищать, лишил его последней надежды. Напрасно Поль уверял, что он вовсе не анархист, а скромный, порядочный механик, который только рад вкалывать в своей мастерской по десять часов в день. На суде его представили жертвой общества, а его пьяные крики – выражением нескончаемых страданий. Молодой адвокат преследовал свой интерес – этот процесс как нельзя лучше подходил для успешного начала карьеры. Речь защитника была признана блестящей.

Бедняга Поль замолк, сглотнул и подытожил: «Для ранее не судимого я получил максимальный срок».

Я пробурчал нечто подобающее. Он опустил голову и скрестил руки.

«Когда меня выпустили из тюрьмы, – начал он тихо, – я первым делом направился в свою старую мастерскую. Прежде патрон меня привечал, но теперь, едва увидев, позеленел от страха и дрожащей рукой указал на дверь».

Поль был удручен. В полном замешательстве стоял он посреди улицы, когда к нему подошел средних лет мужчина и представился механиком. «Я тебя знаю, – сказал он Полю. – Я был на суде. Ты настоящий товарищ и правильно смотришь на мир. Но штука в том, брат, что на работу тебя теперь никто не возьмет. Эти буржуи сговорились сжить тебя со свету. У них свои методы. От богатых милости не жди».

От того, что с ним так участливо заговорили на улице, Полю заметно полегчало. Он, по-видимому, был из тех, кому поддержка и сочувствие просто необходимы. Мысль, что он нигде не сможет найти работу, привела его в полное отчаяние. Уж если патрон, который знал его как спокойного, порядочного, толкового работника, не хочет иметь с ним дела – о других и думать нечего. Это было ясно как день. Полиция не спускает с него глаз и не замедлит предупредить любого, кто решится ему помочь. Внезапно он почувствовал себя совершенно беспомощным и никому не нужным. И он последовал за человеком средних лет в маленькое кафе за углом, где они познакомились с другими настоящими товарищами. Его заверили, что умереть с голоду ему не дадут, даже если он не найдет работу, и они дружно выпили за полную победу над капиталистами и за разрушение общества.

Поль сидел, покусывая губу.

«Вот так, месье, я и стал товарищем, – сказал он и провел дрожащей рукой по лбу. – Как ни крути, а с миром, где человек может пропасть из-за лишнего стаканчика, что-то не так».

Он не поднимал глаз, но я видел, что за его унынием скрывается растущее возбуждение. Он ударил ладонью по скамье.

«Нет! – вскричал он. – Это было невыносимо! Под надзором полиции и товарищей я больше себе не принадлежал! Даже когда я шел снять пару франков со счета, за мной наблюдал какой-нибудь камрад. Он поджидал у дверей и присматривал, чтобы я не удрал. А сами-то они были по большей части обыкновенными домушниками. Идейными, надо признать. Они грабили богатых и, как они сами объясняли, – забирали то, что по праву принадлежало им. Когда я выпивал, я им верил. Среди них были простаки, но были и настоящие безумцы. Des exaltes – quoi! Пьяный я их обожал. Когда перебирал, то еще и злился на весь мир. Это и было мое отдохновение. Ярость стала моим прибежищем. Но невозможно ведь все время быть пьяным – n’est-ce pas, monsieur? А когда я трезвел, то боялся вырваться оттуда. Они бы закололи меня, как свинью».

Он снова сложил руки, а острый подбородок его приподнялся от горькой улыбки.

«Вскоре мне объявили, что пора приступать к работе. А работа была такая – грабить банк. А потом его же и взорвать. Я, как новичок, должен был следить за черным ходом и таскать котомку с бомбой, пока она не понадобится. После встречи, на которой все было окончательно спланировано, верные соратники не отпускали меня ни на шаг. Спорить я не осмеливался, иначе меня тихо прикончили бы прямо в комнате. Когда мы шли на дело, я подумал, не лучше ли броситься в Сену. Но пока я это обдумывал, мы пересекли мост, а потом у меня не было уже такой возможности».

В неровном свете огарка мне казалось, что передо мной сидит изящный молодой человек с пушистыми усиками и тонкими чертами лица, но пламя свечи качнулось, и на его месте я увидел дряхлого старика, скорбно прижимающего к груди дрожащие руки.

Он молчал, и я посчитал нужным спросить:

«Ну и чем все это кончилось?»

«Ссылкой в Кайенну», – ответил он.

Видно, кто-то выдал заговорщиков. Полиция налетела, когда он с котомкой в руке стоял на стреме в глухом переулке. «Эти олухи» сбили его с ног, даже не посмотрев, что у него в руках. Удивительно, что бомба не взорвалась при падении. Но она не взорвалась.

«Я рассказал свою историю на суде, – продолжил он. – Председателя она позабавила. Какие-то идиоты в зале смеялись».

«Но сообщников ведь тоже задержали?» – с надеждой спросил я. Едва заметно вздрогнув, он сказал, что с ним было двое – Симон, по прозвищу Сухарь, механик средних лет, тот самый, что заговорил с ним на улице, и товарищ по имени Мафиль – один из отзывчивых незнакомцев в кафе, которые подбадривали и утешали его, когда, захмелев, он проникся состраданием к человечеству.

«Да, – продолжал Поль с видимым усилием, – мне посчастливилось оказаться в их компании на острове Святого Иосифа вместе с сотней других заключенных. Все мы считались особо опасными преступниками».

Остров Иосифа, зеленый и каменистый, изрезанный неглубокими оврагами, покрытый зарослями кустарников и рощицами манговых деревьев, со множеством лохматых пальм, был самым красивым в архипелаге Иль-де-Салю. Вооруженных надзирателей на острове было всего шесть человек.

На острове Иль-Рояль, по другую сторону пролива шириной в четверть мили, находилась военная база. С шести утра между ней и островом Иосифа начинала ходить восьмивесельная галера. В четыре дня она отправлялась в небольшой охраняемый док, и сообщение с островом, отрезанным от остального мира, прекращалось. До следующего утра пролив сторожили многочисленные акулы, а надзиратели следили за дорогой между своим жилищем и бараками каторжан.

В таких условиях каторжники задумали мятеж. Ничего подобного история этого исправительного учреждения еще не знала, но замысел казался им осуществимым. Ночью охранников можно было застать врасплох и перебить. Затем, уже с оружием в руках, предстояло напасть на галеру и расстрелять экипаж, завладеть остальными суденышками и отплыть всей компанией на материк.

На закате двое дежурных надзирателей, как обычно, пересчитали заключенных. Затем пошли проверять бараки – убедиться, все ли в порядке. Во втором на них уже набросились. Нападавших было столько, что они задавили надзирателей, просто навалившись на них. Быстро сгустились сумерки. Было новолуние; резкие порывы ветра собирали над берегом тяжелые черные тучи, от которых ночная тьма становилась совсем непроглядной. Каторжники собрались на открытом месте и, стараясь не повышать голоса, стали спорить, что им делать дальше.