Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

«Ну чего, Крокодил, работа спорится?»

Мне следовало упомянуть, что любезный Гарри, понабравшись в какой-то колонии французских словечек, произносил их, неестественно чеканя каждый звук, как будто хотел поиздеваться над языком. Мужчина на катере тотчас же отозвался приятным голосом. Его глаза были влажными, взгляд мягким, между тонкими, бескровными губами сверкнули ослепительно-белые зубы. Управляющий повернулся ко мне и очень весело и громко объявил:

«Я зову его Крокодилом, потому что полжизни он проводит в реке, а другую половину – на суше. Земноводное – понимаешь? Кроме крокодилов, на острове больше нет земноводных; выходит, он – один из них, верно? Но на самом деле он – un citoyen anarchiste de Barcelone».

«Гражданин анархист из Барселоны?» – тупо повторил я, глядя на механика. Тот вернулся к работе в машинном отделении и, согнувшись, встал к нам спиной. Несмотря на это, я отчетливо услышал, как он возразил:

«Я даже по-испански не говорю».

«Ты что? Смеешь отрицать, что ты из тех краев?» – свирепо набросился на него достопочтенный управляющий.

Выронив гаечный ключ, механик выпрямился и в упор посмотрел на нас. Он весь дрожал.

«Я ничего не отрицаю, ничего!» – повторял он взволнованно.

Он поднял гаечный ключ и снова взялся за работу, не обращая на нас внимания. Понаблюдав за ним около минуты, мы ушли.

«Он действительно анархист?» – спросил я, когда он уже не мог нас слышать.

«Меня не волнует, кто он такой, – ответил весельчак из B. O. S. Co. – Я дал ему это прозвище исключительно ради удобства. Так лучше для компании!»

«Для компании?» – воскликнул я, резко остановившись.

«Ха!» – ликование читалось на его безусом лице с приплюснутым, как у мопса, носом. Он широко расставил худые длинные ноги и пустился в объяснения: «Ты удивлен? Для компании я обязан делать все, что в моих силах. Расходы – бешеные. Суди сам, наш агент в Орте сообщает, что компания тратит пятьдесят тысяч фунтов на рекламу по всему миру! Надо ж показать товар лицом – как тут сэкономишь? Нет, ты послушай. Когда я вступил в должность, в хозяйстве не было даже катера. Уж как я его выпрашивал, в каждом письме напоминал, и получил-таки, наконец. А вот механик, которого они прислали, продержался всего два месяца, потом пришвартовал катер в Орте и сбежал. Нашел себе местечко посытнее на лесопилке, вверх по реке, – да и черт с ним. Но с тех самых пор – одна и та же песня. Любой проходимец, будь то шотландец или янки, гораздый величать себя механиком, поступает на восемнадцать фунтов в месяц, а потом, глядишь, его и след простыл. Хорошо, если не сломал ничего напоследок. Слово даю, ко мне приходили наниматься такие типы, что не могли отличить котла от топки. А этот парень свое дело знает, и я не собираюсь его отпускать. Ясно?»

Чтобы усилить впечатление от своей тирады, он даже легонько толкнул меня в грудь. Я, однако, научился не обращать внимания на своеобразные манеры Гарри Джи и хотел лишь узнать, с какой стати он решил, что механик анархист.

«Да ладно, – ухмыльнулся управляющий. – Представь, вдруг ты видишь, как среди прибрежных кустов крадется босой бродяга. А меньше чем в миле от острова полная шхуна черномазых спешит уйти подальше в море. Не с неба же он свалился? А ему неоткуда больше взяться – либо с неба, либо из Кайенны. Меня не проведешь. Я как только эту подозрительную игру заметил, сразу сказал себе: беглый каторжник. Для меня это было так же очевидно, как то, что ты сейчас стоишь передо мной. Вот я и пришпорил прямо на него. Он продержался чуток на песчаном выступе, выкрикивая „Monsieur! Monsieur! Arrêtez!“, но в последний момент сорвался и побежал сломя голову.

А я про себя говорю: „Э, брат, я тебе рога-то пообломаю“. И тут же припустил за ним, преграждая все пути к бегству. Постепенно оттесняя к морю, я в конце концов настиг его на отмели. Он стоял по щиколотку в воде, а за ним только море да небо. Мой конь бил песок копытом и тряс головой в ярде от него.

Он скрестил руки на груди и эдак отчаянно выпятил подбородок – видали прощелыгу! Но меня-то на эти фокусы не купишь.

„Да ты беглый каторжник“, – говорю.

Когда он услышал французский, у него отвисла челюсть и он изменился в лице.

„Я ничего не отрицаю“, – сказал он, не в силах отдышаться, ведь моя лошадь заставила его хорошенько побегать. Я спросил, что он здесь делает. Наконец, он перевел дух и объяснил, что ищет ферму, которая, если он правильно понял (из разговоров людей на шхуне, судя по всему), находится где-то неподалеку. Тут я громко рассмеялся, чем привел его в замешательство. Так его обманули? Поблизости нет никакой фермы?

А я все смеялся и смеялся. Он шел пешком, и, ясное дело, первое же стадо быков втоптало бы его в землю. У пешего человека, который попадется быкам на пастбище, нет ни малейшего шанса.

„Тебе еще повезло, что я на тебя наткнулся, я ведь жизнь тебе спас“, – говорю. „Может, и так, – отозвался он, – только вот мне показалось, что вы решили забить меня копытами“. Я уверил его, что при желании это не составило бы труда. И тут в воздухе повисла пауза. Я загнал его в воду, но теперь, хоть убей, не знал, что с ним делать. Мне пришло на ум спросить, за что его сослали. Он повесил голову.

„За что? – говорю. – Воровство? Убийство? Изнасилование?“ – Мне хотелось услышать, что он сам на это скажет, хотя, конечно, я не сомневался, что он соврет. Но в ответ я услышал только:

„Думайте, что хотите. Я ничего не буду отрицать. В этом нет никакого толку“.

Я оглядел его повнимательней, и тут меня осенило.

„Там ведь и анархистов держат, – сказал я, – наверно, ты один из них“.

„Я ничего не отрицаю, monsieur“, – повторил он.

Такой ответ заставил меня подумать, что он, может, и не анархист. Эти чертовы психи так гордятся собой, что будь он одним из них, то, скорей всего, признался бы сразу.

„Кем ты был до каторги?“

„Ouvrier, – ответил он. – И, смею заметить, – неплохим рабочим“.

Тут уж я решил, что он все-таки анархист. Они ж в основном из рабочего класса, так ведь? Ненавижу бомбометателей, этих малодушных тварей. Я уже было решил повернуть лошадь и оставить его умирать от голода или потонуть – пусть сам выбирает. Добраться до меня у него не выйдет – на другой конец острова его не пропустит стадо. Но что-то дернуло меня спросить:

„Так чем ты занимался?“

Мне было плевать, ответит он или нет. Но когда он мгновенно отрапортовал: „Mécanicien, monsieur“, – я чуть не подпрыгнул в седле. Неисправный катер простаивал в устье вот уже три недели. Мой долг перед компанией был очевиден. Он тоже заметил мою неожиданную реакцию, и минуту-другую мы смотрели друг на друга как завороженные.

„Садись в седло позади меня, – сказал я. – Приведешь в порядок мой паровой катер“.