Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

«Нисколько», – ответил я. На моей памяти Гермионова улица никогда не считалась особенно респектабельной.

«Этот дом находился в собственности одного влиятельного государственного чиновника», – добавил он, пригубив шампанское.

«Ну конечно!» – воскликнул я, теперь уже не веря ни единому слову.

«Он, разумеется, там не жил, – продолжил мистер Икс, – но с десяти утра до четырех дня этот господин находился по соседству – в прекрасно обставленном личном кабинете в крыле того самого государственного учреждения, которое я упомянул. Для точности поясню, что формально здание на Гермионовой улице принадлежало его совершеннолетним детям, сыну и дочери. Дочь была красотка, но отнюдь не в вульгарном смысле. Юности всегда присуще обаяние, но эта девушка пленяла не только юностью, чей цвет был пышнее обычного, но и соблазнительной восторженностью, независимостью и смелостью мысли. Полагаю, все эти образы она примеряла так же, как и свои броские платья, и с той же целью: любой ценой утвердить свою индивидуальность. Вы же знаете, ради этого женщины могут зайти весьма далеко. И она дошла почти до предела. Она усвоила все жесты и ужимки, сопутствующие революционным убеждениям, в ее распоряжении был полный арсенал чувств: жалость, гнев, возмущение бесчеловечностью и пороками класса, к которому сама она принадлежала. Все вышеперечисленное шло этой удивительной натуре так же, как и ее оригинальные наряды. Оригинальные ровно настолько, чтобы обозначить свое презрение к мещанским вкусам откормленных «хозяев жизни». Лишь обозначить – не более того. Слишком усердствовать в этом направлении было бы неуместно, сами понимаете. При этом, будучи совершеннолетней, она имела полное право отдать свой дом в распоряжение рабочих-революционеров».

«Да вы шутите!» – вскрикнул я.

«Ничуть. И это был весьма разумный жест. Как бы иначе они заполучили этот дом? Люди они небогатые. К тому же с агентом по недвижимости сразу возникли бы трудности, ему понадобились бы рекомендательные письма и прочие официальные бумаги. С революционерами она познакомилась, изучая жизнь бедных кварталов (еще один жест – милосердия, личного участия, все согласно тогдашней моде). Важным преимуществом было местоположение – ведь Гермионова улица, как вам известно, находится достаточно далеко от неблагонадежной части города, жители которой – под особым надзором полиции.

На первом этаже находился итальянский ресторанчик, настоящий клоповник. Владелец легко согласился продать заведение. Рестораном занялись члены группы – мужчина-повар и его соратница. Товарищи могли обедать здесь же, не выделяясь среди других посетителей. Тоже преимущество. Второй этаж занимало Агентство артистов эстрады – захудалое такое, для артистов заштатных кабаре. Помню, владельца звали Бомм. Его не трогали. Наоборот, было удобно, что целый день туда-сюда снуют толпы подозрительных типов: жонглеры, акробаты, певцы, певички и тому подобное. Естественно, полиция уже не обращала внимания на новые лица. А вот верхний этаж пустовал, и это было очень кстати».

Икс прервался, чтобы размеренными движениям бесстрастно атаковать шарик мороженого, который официант только что поставил на стол. Он осторожно проглотил несколько ложечек ледяного лакомства и спросил: «Вы когда-нибудь слышали о „Сухих супах Стоуна“?»

«О чем, простите?»

«Незадолго до этого, – размеренно продолжал Икс, – в продаже появился новый продовольственный продукт. Несмотря на массированную рекламу в газетах, широкому потребителю продукт не пришелся по вкусу. Предприятие вылетело в трубу, как у вас здесь выражаются. Оставшиеся на складах запасы распродавали за бесценок. Наши революционеры приобрели какую-то часть, и, вуаля, торговый дом „Сухие супы Стоуна“ открылся на верхнем этаже. Вполне себе уважаемый бизнес. Вещество – желтый порошок крайне неаппетитного вида – фасовали в большие квадратные банки, по шесть в одной коробке. Если кто вдруг приходил за супом, заказ, конечно же, выполняли. Но особенно хорош порошок был тем, что в нем было очень удобно прятать. Время от времени такую вот специальную коробку загружали в фургон и отправляли за границу под самым носом у дежурящего на углу полисмена. Понимаете?»

«Думаю, да», – подтвердил я, выразительно кивнув на остатки мороженого, медленно таявшего на тарелке.

«То-то и оно. Но коробки выручали и в других случаях. В подвале или, точнее, в кладовой стояло два печатных станка. Немало революционной литературы самого взрывоопасного толка было вынесено из стен этого здания в ящиках из-под „Сухих супов Стоуна“. Брат нашей милой анархистки тоже нашел себе там занятие. Он писал статьи, помогал набирать шрифт, снимал листы с печатного станка и всячески ассистировал ответственному за типографию, весьма способному молодому человеку по имени Севрин.

Идейным вдохновителем этой группы был фанатик социальной революции. Он уже умер. Он был гениальным гравером и офортистом. Вы наверняка видели его работы. Они сейчас пользуются большим спросом среди отдельных любителей. Он начал с революции в своем искусстве и стал настоящим революционером после того, как его жена и ребенок умерли в нужде и страданиях. Он говорил, что их убила буржуазия – эти зажравшиеся упыри. И чистосердечно в это верил. Он по-прежнему работал художником и вел двойную жизнь. Высокий, костлявый и смуглый, с длинной каштановой бородой и глубоко посаженными глазами. Вы наверняка его видели. Его звали Хорн».

Вот это меня ошарашило. Я, конечно, знавал когда-то Хорна. Могучий, косматый, как цыган, в высоком цилиндре, закутанный в красный шарф, в длинном поношенном пальто, застегнутом на все пуговицы. Он восторженно вещал о своем искусстве и производил впечатление человека, балансирующего на грани безумия. Его работы ценил небольшой круг знатоков. Кто бы мог подумать, что этот человек… Невероятно! И все-таки не так-то сложно было в это поверить.

«Видите ли, – продолжал Икс, – эта группа занималась агитационной работой, а также выполняла другие задания в исключительно благоприятных условиях. Это были люди в высшей степени опытные и решительные. Но в определенный момент мы, наконец, поняли, что почти все планы, подготовленные на Гермионовой улице, срываются».

«Кто это „мы“?», – уточнил я.

«Товарищи в Брюсселе – в центре, – торопливо сказал он. – Какую бы мощную акцию не задумывали на Гермионовой улице, она была обречена на провал. Спланированные наилучшим образом манифестации в любой точке Европы почему-то срывались. Это было время всеобщей активности. Не нужно думать, что все наши провалы были громкими – с арестами и судебными слушаниями. Это не так. Зачастую полиция работала тихо, почти тайно, путем контринтриг разрушая наши комбинации. Без арестов, шума, без привлечения общественного внимания и разжигания страстей. Сложная и тонкая работа. Однако в то время полиция стала подозрительно удачлива повсюду – от Средиземноморья до Балтии. Что не могло не раздражать и уже казалось опасным. В конце концов мы пришли к выводу, что в лондонском подполье завелись неблагонадежные элементы. И я поехал туда с целью попробовать разобраться с этим без лишнего шума.