Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Он встал из-за стола. Официант поспешил к нему с пальто, второй уже держал наготове цилиндр.

«А что случилось с юной леди?» – спросил я.

«Вы и вправду хотите знать? – удивился он, аккуратно застегивая пальто. – Я, признаться, отправил ей дневник Севрина, и не без умысла. Она отошла от дел, потом уехала во Флоренцию, потом уединилась в монастыре. Не знаю, что она придумает в следующий раз. Да и не все ли равно? Жеманство! Пируэты! Обычные ужимки ее сословия». Тщательно примерившись, он увенчал себя высоким блестящим цилиндром, быстрым взглядом окинул зал, где хорошо одетые люди безмятежно вкушали свой ужин, и процедил сквозь зубы: «И ничего более! Вот почему все они обречены».

Это была моя последняя встреча с мистером Икс. Я стал ужинать в клубе. В свой следующий приезд в Париж я встретил друга, который с нетерпением ждал рассказа о впечатлении, произведенном на меня столь редким образчиком его коллекции. Я поведал ему все, что узнал, и он просиял, гордясь исключительностью своего экземпляра.

«Согласись же, Икс – весьма стоящее знакомство! – взахлеб говорил он, не скрывая восхищения. – Уникальный, изумительный, совершенно великолепный персонаж!» Меня покоробило от его восторгов. Я резко возразил, что цинизм этого человека просто омерзителен.

«Да-да, омерзителен! Чертовски омерзителен! – рьяно согласился мой друг. – Но – каков шутник!» – добавил он, подмигнув.

Это последнее замечание меня смутило. Никак не могу взять в толк, над чем в этой истории можно посмеяться.

Патетическая история

Vedi Napoli e poi mori [37] Увидеть Неаполь и умереть ( итал. ). .

Впервые мы заговорили в Национальном археологическом музее Неаполя, в зале на первом этаже, где представлена выдающаяся коллекция бронзы из Геркуланума и Помпеев. Утонченное совершенство этого наследия античности дошло до наших дней благодаря смертельной ярости вулкана.

Он первым обратился ко мне у знаменитого «Отдыхающего Гермеса», которого мы рассматривали, стоя бок о бок. Ничего глубокомысленного, просто несколько точных комментариев по поводу этой потрясающей скульптуры. Его вкус был скорее природным, чем приобретенным. Безусловно, ему довелось видеть множество произведений искусства и научиться ценить их изящество. Однако его речь не выдавала в нем ни дилетанта, ни знатока. Ненавистное племя. Он говорил как образованный светский человек, непринужденно, как истинный джентльмен.

Мы столкнулись друг с другом через несколько дней. Нет ведь ничего необычного, что мы остановились в одной гостинице. Я не раз замечал его в холле отеля. Судя по всему, он был давним и ценным клиентом. Сердечность и почтительность чувствовались в поклоне управляющего отеля и принимались с привычной вежливостью. Для служащих он был «Граф». Забытый зонтик от солнца, по-моему желтого шелка с белой оторочкой, был обнаружен официантами у входа в обеденный зал. В возникшей неразберихе наш метрдотель в сюртуке с золотым позументом опознал его, и я слышал, как он отправил одного из посыльных, чтобы вернуть его – «Графу». Возможно, он был единственным проживавшим там графом или же удостоился этого звания главным образом за свою проверенную временем приверженность отелю.

После нашего общения в музее (в галерее мрамора, где он, между прочим, без восторга отзывался о бюстах и статуях римских императоров: их лица были слишком резкими и энергичными, по его мнению) мы перекинулись несколькими словами утром, в отеле. Поэтому я не думал показаться назойливым, когда вечером того же дня, обнаружив, что обеденный зал переполнен, я спросил разрешения занять место за его столиком. Судя по спокойной учтивости, с которой он согласился, он тоже так не думал. Он очень мило мне улыбнулся.

Граф ужинал в вечернем жилете, «смокинге» (как он называл его) и при бабочке. Гардероб отличался великолепным покроем, слегка поношен – такой, как и должен быть. Утром ли, вечером, он всегда был подобающе одет. Не сомневаюсь, все его существование было соответствующим – хорошо упорядоченное и привычное, не нарушаемое внезапными событиями. Седые волосы, причесанные назад над высоким лбом, придавали ему облик идеалиста, человека с богатым воображением. Кустистые, но аккуратно подстриженные седоватые усы были приятно золотистыми в середине. Легкий запах очень хорошего одеколона и отличных сигар (аромат которых довольно удивительно было встретить в Италии) доносились до меня через стол. Если что-то и выдавало его возраст, так это глаза. Немного уставшие, с морщинистыми веками. Ему должно было быть около шестидесяти или немногим более. Граф оказался довольно общителен. Я бы не решился назвать его болтливым, но общительным – определенно.

Он рассказал, что много путешествовал, и, перебрав различные климатические зоны, среди которых были и Опатия, и Ривьера, и много других мест, он понял, что больше всего ему подходит климат Неаполитанского залива. Древние римляне, говорил Граф, отлично разбирались в красивой жизни и не зря строили свои виллы на берегах Байи, Вико, на острове Капри. Они перебирались на это побережье ради здорового климата, в сопровождении свиты мимов и флейтистов для услаждения досуга. Он полагал, что знатные римляне были особенно предрасположены к ревматическим болезням.

За все время это было единственное частное мнение, которое позволил себе Граф. И оно не было основано на каких-либо специальных знаниях. О древних римлянах он знал не больше обычного образованного человека. Он рассуждал, исходя из личного опыта. Именно в этом уголке Южной Европы он нашел облегчение от болезненного и опасного ревматического недуга.

Случилось это три года назад. С тех пор он обосновался на берегах залива и останавливался в одном из отелей Сорренто, либо снимал небольшую виллу на острове Капри. У него было пианино, несколько книг, а из потока путешественников со всей Европы он выхватывал себе мимолетных приятелей на день, неделю или месяц. Представляю, как он отправлялся на прогулку по улицам и дорогам, его узнавали попрошайки и владельцы магазинчиков, дети и сельские жители. Граф мог дружелюбно поболтать через забор с крестьянами, а затем вернуться обратно в свой номер или виллу, чтобы, встряхнув седой шевелюрой, усесться за пианино – «так, помузицировать для себя». Ну и конечно, если хотелось чего-то нового, Неаполь был неподалеку – жизнь, движение, вдохновение, опера. Немного развлечений, говорил он, полезно для здоровья. Мимы и флейтисты фактически. В отличие от древнеримских магнатов ему не нужно было отвлекаться от умеренных удовольствий, чтобы ездить в метрополию по делам. Дел у него вообще не было. Вероятно, ему никогда не приходилось решать серьезные проблемы. Это было беззаботное существование с удовольствиями и печалями, подчиняющимися законам природы – женитьбы, рождения, смерти, – соответствующее устоявшимся традициям высшего общества; и защищенное государством.