Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Жена Дэвидсона, к его великому удивлению, дулась на него еще нескольких дней, пока он не ушел в плаванье. Я не знаю, догадывался ли он, что, несмотря на свой ангельский профиль, она была упертой до одурения. Ей не нравились тропики. Мало того, что он привез ее сюда, где у нее нет друзей, так он еще и перестал к ней прислушиваться. Она предчувствовала несчастье и, несмотря на скрупулезные объяснения Дэвидсона, не могла понять, почему он пренебрегал ее чутьем. В последний вечер перед отъездом Дэвидсона она спросила его с подозрением:

«Почему тебе так приспичило пойти именно в этот раз?»

«Мне не приспичило, – возразил старина Дэвидсон. – Я ничего не могу поделать. Вместо меня пойти некому».

«Ах! Вот оно что, пойти некому», – сказала она, медленно отводя взгляд.

В тот вечер она была с ним так холодна, что Дэвидсон, из чувства деликатности, решил сразу с ней распрощаться и отправился спать на борт. Он чувствовал себя очень несчастным и, как ни странно, больше из-за себя, чем из-за жены. Ему казалось, что она скорее обиделась, нежели опечалилась.

Спустя три недели, набив старыми долларами порядочное количество ящиков (их хранили на корме, за железным засовом и висячим замком, в кладовке, люк в которую был расположен под столом в его каюте), так вот, собрав даже больше, чем он рассчитывал, Дэвидсон уже взял курс домой, когда оказался в устье той самой речушки, на берегу которой жил и даже, можно сказать, процветал Бамц.

Было уже поздно, и Дэвидсон, по правде говоря, не был уверен, стоит ли ему заходить в этот раз. Его мало заботил Бамц: он был человек падший, но не отчаявшийся. Ему было жалко Хохотушку Анну, но не более, чем она того заслуживала. Однако Дэвидсон был человек не просто добрый, но и очень деликатный. Он понимал, до какой степени эти люди зависят от него и как эта зависимость может проявить себя (если он не явится) в течение долгого месяца томительных ожиданий. Движимый отзывчивостью, в сгущающихся сумерках Дэвидсон повернул «Сисси» в сторону едва видного берега и осторожно повел ее через лабиринт отмелей. К тому времени, когда он добрался до истока, уже наступила ночь.

Узкая река темной просекой бежала через лес. Разглядеть ее вездесущие топляки было невозможно, так что Дэвидсон, разумно развернув судно и оставив достаточно пара в котлах, чтобы при случае его подтолкнуть, дал «Сисси» плыть кормой вперед по течению, бесшумному и невидимому в непроницаемой темноте и глухой тишине.

Плыть так пришлось долго, и, когда через два часа Дэвидсон подумал, что он, должно быть, уже поднялся до расчищенного места, поселение уже заснуло, и весь край лесов и рек тоже спал.

В глубокой тьме на берегу Дэвидсон заметил одинокий огонек и понял, что горит он в доме Бамца. Увидеть свет в такой поздний час было неожиданно, но это помогло ему сориентироваться. Аккуратно работая винтом и рулем, он подвел «Сисси» к пристани Бамца – хлипкому сооружению из десятка свай и нескольких досок, которым завязавший бродяга очень гордился. Двое калашей [44] Калаши – небольшой дардский народ, населяющий две долины правых притоков реки Читрал (Кунар) в горах провинции Хайбер-Пахтунхва (Пакистан). спрыгнули на пирс, потянули за брошенные с борта канаты, и «Сисси» причалила тихо, без единого зычного слова или маломальского шума. Она встала как раз вовремя: отлив начался еще до того, как судно должным образом пришвартовали.

Дэвидсон перекусил, после чего, выйдя на палубу, чтобы сделать последний обход, заметил, что в доме все еще горит свет.

Это было очень странно, но раз уж они не спали так поздно, Дэвидсон решил зайти к ним, чтобы сказать, что спешит с отплытием, и попросить весь ратанг, что есть в наличии, прислать на борт с первыми лучами солнца.

Не горя желанием подвернуть ногу, он осторожно ступал по шатким мосткам и пробрался через пустырь к лестнице, приставленной ко входу в дом. Это была слегка приукрашенная хижина на сваях, неогороженная и на отшибе.

Как и многие тучные люди, Дэвидсон был весьма проворным. Забравшись по лестнице ступеней на семь, он бесшумно пересек бамбуковую площадку, но увиденное в дверном проеме заставило его резко остановиться.

За столом при свете одинокой свечи сидели четверо. Перед ними стояли бутылка, кувшин и стаканы, но никто не выпивал. Рядом лежали две колоды карт, но и играть тоже никто не собирался. Мужчины перешептывались друг с другом, не замечая Дэвидсона. Он же был настолько ошарашен, что не мог произнести ни слова. Все замерло, и лишь шепот склоненных над столом голов шелестел в застывшей тишине.

Дэвидсону, как я уже говорил, это не понравилось. Ой как не понравилось.

Его наблюдение прервал крик, донесшийся из темной глубины комнаты: «О, Дэви! Как ты меня напугал!»

Позади стола возле плетеной стены Дэвидсон разглядел очень бледное лицо Анны. В глубоком полумраке комнаты раздался ее немного нервный хохот: «Ха! Ха! Ха!»

Все четверо резко подняли головы, и четыре пары глаз не моргая уставились на Дэвидсона. Женщина вышла вперед, одетая лишь в просторный ситцевый халат и соломенные тапки на босу ногу. Голова была повязана на малайский манер красным платком, из-под которого выбивались ее пышные волосы. Некогда роскошный европейский туалет за два года буквально истлел на ней, но длинное янтарное ожерелье по-прежнему висело на ее непокрытой шее. Это было единственное украшение, которое у нее осталось: Бамц продал всю ее скромную бижутерию, когда они бежали из Сайгона, еще в самом начале их романа.

Минуя стол, она вышла на свет и, по обыкновению, протянула вперед руки, будто ее душа, бедняжка, уже давным-давно ослепла. Дэвидсон разглядел ее бледные запавшие щеки и поймал рассеянный взгляд ее диковатых глаз. Она стремительно подошла, схватила за руку и потащила за собой. «Сам Бог послал мне тебя! Мой Тони совсем плох – пойдем, взглянешь на него. Пойдем же!»

Раскрасневшийся ребенок лежал в убогой детской кроватке, сколоченной из ящиков из-под джина. Широко раскрытыми сонными глазами он уставился на Дэвидсона. Он явно проигрывал в бою с лихорадкой. Дэвидсон пообещал прихватить с корабля кое-какие лекарства и вообще старался как-то обнадежить Анну, однако ее странное поведение не давало ему покоя. Глядя с отчаянием в кроватку, она то и дело бросала быстрый, испуганный взгляд на Дэвидсона, потом так же быстро переводила его на соседнюю комнату.

«Да, бедная моя девочка, – прошептал он, расценив ее рассеянность по-своему, хотя и не имея в виду ничего конкретного. – Боюсь, это не сулит тебе ничего хорошего. Как они тут оказались?»

Она схватила его за руку и резко процедила: «Ах это мне ничего хорошего не сулит? А о себе ты подумал?! Они охотятся за долларами, что у тебя на борту».