Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Но Дэвидсон все никак не мог в это поверить; слишком велико было его презрение к этим людям.

«Послушай, Дэви, – сказала она, – когда они соберутся, я выйду вместе с ними, и нам с тобой крепко не повезет, если я не найду над чем посмеяться. Они привыкли к моим выходкам. Смеюсь я или плачу – какая разница. В такую тихую ночь ты сможешь услышать меня с борта. В такую-то темную… Ах! Темно, Дэви, как же сейчас темно!»

«Не вздумай рисковать», – сказал Дэвидсон и указал на мальчика. С его лица сошел болезненный румянец, и он крепко заснул. «Не бойся. Он поправится».

Она как будто хотела крепко прижать ребенка к своей груди, но сдержалась. Дэвидсон собрался идти. Она поспешно прошептала:

«И помни, Дэви! Я сказала им, что ты обычно спишь на корме, в гамаке, под навесом над кабиной. Еще они спрашивали меня о твоих повадках и о твоем корабле. Я рассказала им все, что могла. Я должна быть с ними заодно. Бамц все равно бы им все рассказал – ты же понимаешь».

Жестом он показал, что все в порядке, и вышел. Мужчины за столом уставились на него – все, кроме Бамца. На этот раз заговорил Фектор: «Не хотите ли присоединиться к игре, капитан?»

Дэвидсон ответил, что ребенку уже лучше и он думал пойти на борт и лечь спать. Фектор оставался последним из четырех, кого он, можно сказать, никогда не видел – Француза он уже разглядел как следует. Он посмотрел в мутные глаза Фектора, на злой, ожесточенный изгиб его губ. Презрение Дэвидсона к этим людям росло с каждой минутой, в то время как его безмятежная улыбка, спокойный голос и безобидный вид поднимали их боевой дух. Они обменялись многозначительными взглядами.

«Мы будем играть допоздна», – сказал Фектор грубым низким голосом.

«Не шумите попусту».

«Да мы народ не шумный. Если больному станет хуже, она обязательно отправит одного из нас к вам, чтоб вы снова поиграли в доктора. Так что не стреляйте без предупреждения».

«Он вообще не стрелок», – встрял Никлас.

«Я никогда не выстрелю, не убедившись, что на то есть веская причина», – сказал Дэвидсон.

Бамц испустил болезненный смешок. На небрежный кивок Дэвидсона поклоном ответил только француз. Он поднялся, а его обрубки даже не шевельнулись в пустых карманах. Дэвидсон теперь понимал почему.

Дэвидсон пошел на корабль. Он напряженно размышлял. И был весьма зол. Он улыбнулся (должно быть, это была первая мрачная улыбка за всю его жизнь) при мысли о семи фунтах веса, привязанных к культе француза. Эту предосторожность негодяй учинил на случай ссоры из-за дележа добычи. Его первый смертоносный удар будет полной неожиданностью – с таким преимуществом он одолеет даже противников с револьверами, особенно если сам начнет драку.

«С такой штуковиной он готов схватиться с любым из своих дружков. Но она ему не понадобится. Повода для ссоры из-за долларов у них не появится», – думал Дэвидсон, тихо поднимаясь на борт. Он даже не посмотрел, есть ли кто-нибудь на палубах. Большая часть команды была на берегу, остальные спали, забившись по темным углам.

Он уже составил план. И приступил к его методичному выполнению.

Он принес снизу целый ворох одежды и положил его в гамак так, чтобы было похоже на человеческое тело; затем он накинул на все это легкое покрывало из хлопка, которым он накрывался, когда спал на палубе. Закончив, он зарядил два револьвера и забрался в одну из шлюпок «Сисси» на корме, висевшую на своих шлюпбалках. И стал ждать.

И тут снова в душу закралось сомнение, что все это действительно с ним происходит. Ему было почти стыдно за этот нелепый дозор в лодке. Ему стало скучно. Потом его начало клонить в сон. Неподвижность черной Вселенной утомила его. Не слышно было даже плеска воды: наступил отлив, и «Сисси» легла на топкое дно. Вдруг сквозь душную, глухую, теплую ночь из джунглей за рекой послышался крик фазана аргуса. Дэвидсон вздрогнул, и все его чувства мгновенно обострились.

Свеча в доме все еще горела. Все стихло, но Дэвидсону больше не хотелось спать. Тревожное предчувствие беды угнетало его.

«И вовсе я не боюсь», – спорил он сам с собой.

Тишина будто залепила ему уши, нервное напряжение росло, становясь почти невыносимым. Он приказал себе сохранять спокойствие, но готов был выпрыгнуть из лодки, чуть только едва ощутимая дрожь воздуха, слабое журчание в бесконечной тишине, призрачный отзвук серебристого смеха достигал его слуха.

«Показалось!»

Он сидел не шелохнувшись, почти как мышка – суровая, решительная мышь. Его не покидало предчувствие беды, не связанное даже с опасностью, которой он подвергался. Ничего не произошло. Ему только показалось!

Ему стало интересно, как они все-таки приступят к делу. Он прокручивал у себя в голове эти мысли, пока все это не показалось ему полным бредом и нелепицей.

Он, как обычно, оставил в каюте зажженный светильник. Это было частью его плана. Все должно было быть как обычно. Вдруг в тусклом свете фонаря громоздкая тень бесшумно поднялась по лестнице, сделала два шага в сторону гамака (он висел прямо над иллюминатором) и замерла на месте. Француз!

Время сразу пошло быстрее. Дэвидсон догадался, что обязанностью француза (бедный калека!) было следить за его, Дэвидсона, сном, пока остальные отпирают дверь кладовой.

Никому уже не узнать, что они собирались делать с серебром, когда до него доберутся (всего было десять ящиков, каждый с легкостью могли тащить двое мужчин). Но пока Дэвидсон был прав. Они пробрались в каюту. Дэвидсон ждал, что с минуты на минуту до него донесутся звуки взлома. Однако один из них (возможно, Фектор, кому не раз в свое время доводилось красть бумаги с рабочих столов) умел взламывать замки и, судя по всему, имел при себе подходящий инструмент. Так что пока Дэвидсон ждал, что вот-вот услышит, как начинается ограбление, они уже успели снять засов и вытащить два ящика из кладовой в каюту.

В рассеянном блеклом свечении иллюминатора француз стоял как статуя. Дэвидсон мог бы с легкостью его подстрелить, но он не хотел никого убивать. Кроме того, прежде чем открывать огонь, он хотел убедиться, что остальные уже занялись делом. Не услышав то, что он ожидал услышать, Дэвидсон засомневался, все ли грабители уже на борту.

Пока Дэвидсон прислушивался, француз, за неподвижностью которого, вероятно, скрывалась внутренняя борьба, сделал шаг. Затем еще один. Дэвидсон в оцепенении наблюдал, как он сделал упор на одну ногу, вынул из кармана правую, вооруженную, культю и, чтобы нанести в удар как можно больше силы, всем телом обрушил семифунтовый груз на то место в гамаке, где должна была лежать голова спящего.

Дэвидсон признавался мне, что в тот миг у него волосы встали дыбом. Если бы не Анна, его ничего не подозревающая голова лежала бы там. Француз буквально осоловел от неожиданности. Он отшатнулся от слабо покачивающегося гамака и, прежде чем Дэвидсон смог что-либо предпринять, исчез, скатываясь вниз по лестнице, чтобы предупредить подельников.