Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Что до остальных, то Дэвидсону никто из них больше на глаза не попадался. Они как сквозь землю провалились – может, укрылись в замершем от страха селении, удрали в лес или спрятались на прау Никласа, которая завязла в иле примерно в сотне ярдов выше по течению; Дэвидсону не было до них дела. С приливом он, не медля ни минуты, вывел «Сисси» в море. Удалившись от берега миль на двадцать, Дэвидсон (по его собственным словам) «предал тело воде». Он все сделал сам. Сам привязал пару колосников для веса, сам прочел молитву, сам опустил тело в воду и был на этих похоронах единственным скорбящим. И пока он отдавал последний долг умершей, ее разрушенная жизнь и страшная смерть громко взывали к его состраданию, исподволь внушая чувство вины.

Ему следовало серьезнее отнестись к ее предостережению. Теперь он был убежден: чтобы остановить эту гнусную трусливую шайку, достаточно было продемонстрировать свою бдительность. Но в тот момент он просто не верил, что они вообще на что-то решатся.

После того как Дэвидсон предал тело Хохотушки Анны воде примерно в двадцати милях к юго-юго-западу от мыса Салетан, перед ним встала еще одна задача: передать ее сына на попечение жене. И тут бедняга Дэвидсон совершил непоправимую ошибку. Он не хотел рассказывать ей эту жуткую историю во всех подробностях: слишком велика была опасность, которой ему удалось избежать. А ведь всего несколько дней до этого он лишь посмеивался в ответ на ее необоснованные опасения.

«Я думал, что если ей все рассказать, – объяснял он мне, – то впредь она не будет находить себе места, пока я в рейсе».

Он просто сказал, что мальчик – сирота, сын людей, которым он, Дэвидсон, очень многим обязан и имеет моральное обязательство поставить его на ноги. Придет время, и он расскажет ей все, а пока он рассчитывает на ее доброту, сердечную мягкость и естественное для женщины сострадание.

Он же не знал, что сердце у нее не больше сушеной горошины и теплоты в нем соответственное количество, а сострадание она способна испытывать разве что к себе. Однако его напугала и расстроила ее реакция на его далекую от совершенства историю – то было холодное удивление и подозрительный взгляд. Но она ничего не сказала. Ей и сказать-то было особо нечего. Безнадежная безмолвная дурочка.

Версия, которую разнесли по малайскому городу его матросы, не вписывается вообще ни в какие рамки. Сам Дэвидсон, помимо официального доклада начальнику порта, доверил эту историю нескольким друзьям.

Начальник порта был немало поражен этим происшествием. Тем не менее он предпочел не отправлять голландскому правительству официальную ноту, поскольку после длительной переписки и многих хлопот они, вероятнее всего, ничего не предпримут. Грабежа-то в итоге не случилось. А бродяги уже наверняка пошли своей дорогой ко всем чертям. Никакая суета не вернет к жизни несчастную женщину, а с ее убийцей по справедливости расправился Дэвидсон, выстрелив наугад. Правильнее будет это дело замять.

Как бы здраво ни рассуждал начальник порта, он был под большим впечатлением.

«Экая жуть, капитан Дэвидсон!»

«И не говорите», – согласился мучимый чувством вины Дэвидсон. Но самая жуть ждала его впереди, о чем он еще даже не подозревал: в мозгу его глупой женушки постепенно складывалась уверенность, что Тони – это сын Дэвидсона, а эту нескладную историю он придумал, чтобы вопреки всем приличиям привести бастарда в ее честный дом, поправ тем самым и нравственность, и ее самые сокровенные чувства.

Дэвидсон, конечно, отметил некоторую напряженность в семейных отношениях. Но она никогда не выражала своих чувств открыто. Возможно, для тихого Дэвидсона такая холодность отчасти и составляла ее очарование. Женщин ведь любят за разное и нередко за качества, которые иным покажутся отталкивающими. Она же наблюдала за ним и лелеяла свои подозрения.

И вот однажды к милейшей миссис Дэвидсон зашел Ричи Обезьянья-Морда. Она прибыла сюда под его крылом, и он считал себя приближенной особой, ее первым другом в этом тропическом крае и самым большим почитателем ее неоспоримых достоинств. Да и язык у него без костей. Не зная всех подробностей, он заговорил об этой истории, полагая, что уж она-то знает все. И в какой-то момент упомянул Хохотушку Анну.

«Хохотушка Анна? – миссис Дэвидсон аж вздрогнула. – Это что такое?»

Ричи тут же пустился в многословные и уклончивые объяснения, но она довольно быстро его оборвала. «Оно мертво – это создание?» – спросила она.

«Полагаю, – заикаясь ответил Ричи. – Так говорит ваш муж».

«Но наверняка вы не знаете?»

«Нет! Откуда мне знать, миссис Дэвидсон!»

Когда Дэвидсон пришел домой, она уже была готова обрушиться на него, но не с многоречивым негодованием, как это обычно бывает. Ее недовольство больше походило на пытку, когда на темя каплет холодная вода. Она стала говорить о его гнусной интрижке с этой падшей женщиной, о том, как он ее дурачил, как оскорбил ее достоинство.

Дэвидсон умолял выслушать его и рассказал ей все как было, рассчитывая, что история тронет ее каменное сердце. Он старался объяснить ей, почему он чувствует свою вину. Она дослушала, произнесла: «Да уж!» – и повернулась к Дэвидсону спиной.

«Ты что, мне не веришь?» – в ужасе спросил он.

Она не сказала ни да ни нет. Только процедила: «Немедленно отошли это отродье подальше».

«Я не могу выбросить его на улицу, – вскричал Дэвидсон. – Ты шутишь?!»

«Меня это не волнует. Для таких детей существуют богоугодные заведения».

«Этому не бывать», – ответил Дэвидсон.

«Вот и хорошо. С меня довольно».

После этого разговора дом Дэвидсона стал похож на безмолвный ледяной ад. Недалекая женщина в праведном гневе – это хуже, чем спущенный с цепи чертяга. Он отправил мальчика Белым отцам в Малакку. Обучение там стоило не очень дорого, но она так и не простила ему, что он не смог избавиться от неугодного ребенка раз и навсегда. Она все пестовала в себе чувство обманутой жены и оскорбленной невинности и распалилась до такого предела, что однажды, в ответ на мольбы бедного Дэвидсона проявить благоразумие и не отравлять существование им обоим, повернулась к нему и с холодной яростью заявила, что даже его вид вызывает в ней отвращение.

Дэвидсон с его деликатностью и щепетильностью и не думал предъявлять права на женщину, которая не могла выносить его присутствия. Он склонил голову. И вскоре сделал все, чтоб она вернулась к своим родителям. Чего и требовало ее попранное достоинство. Кроме того, тропики ей никогда не нравились, а людей, среди которых ей пришлось жить в качестве супруги Дэвидсона, она втайне презирала. И вот ее чистая, ранимая и скудная душонка отправилась в направлении Фримантла. Дочку она, разумеется, забрала с собой. Что бедняга Дэвидсон стал бы делать с малышкой на руках, даже если б она согласилась оставить ее, что само по себе немыслимо.