Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Патрини выставляет в своей галерее все что угодно, — сказал на днях месье Раймон. — Ему постоянно нужна молодежь, она дешевле обходится. Кроме того, он считает американцев довольно занимательными людьми. Если повезет, Патрини повесит где-нибудь в задней комнате пару твоих акварелей, чтобы понаблюдать за реакцией посетителей. Только не вздумай подписывать никаких бумаг! Это лучшая гарантия от неприятностей.

Ги повернул ключ зажигания, и мотоцикл с ревом устремился в поток машин, автобусов и велосипедистов. Он всегда ездил с присущим настоящим гонщикам презрением к риску. В этом, по словам Ги, проявлялся его характер, так он выражал протест против того, что называл «застенчивой буржуазной любовью к покою и отсутствию опасности». Жил Ги вместе с родителями, поскольку еще не закончил учебу. Он намеревался стать инженером и строить плотины в Египте, мосты в Андах и дороги в Индии. Его никак нельзя было причислить к тем, кто днями и ночами болтается по Сен-Жермен-де-Пре, выпрашивает деньги у туристов, клянет будущее и совращает малолеток, уподобляясь героям дешевых фильмов. Он верил в любовь, преданность и порядочность и ни разу не попытался, если пользоваться этим идиотским словом Луизы, «взобраться» на Роберту. Они даже и не целовались еще по-настоящему — не считать же поцелуем легкое прикосновение губ к щеке перед тем, как пожелать друг другу спокойной ночи.

— Меня тошнит от неразборчивых связей, — сказал как-то Ги. — Мы сами поймем, когда созрели друг для друга.

Роберта была ему благодарна: в ее глазах Ги воплощал лучшие качества настоящего парижанина и добропорядочного жителя Чикаго одновременно. С родителями Ги ее не знакомил.

— Они вполне достойные граждане, de pauvres mais braves gens, но никому, кроме родственников, не интересны. Один вечер в их обществе, и ты без оглядки бросишься на паромную переправу в Гавр.

Мотоцикл мчался по набережной. Высившийся на противоположном берегу Сены Лувр походил на воплощенную в жизнь мечту о Франции. Ветер играл длинными черными волосами Ги, его ярким шарфом, срывал с раскрасневшихся щек Роберты холодные капли слезинок. Крепко вцепившись в кожаную куртку Ги, она испытывала удовольствие от бешеной езды по замерзшему городу.

С грохотом проносясь на крошечном мотоцикле по мосту напротив здания Национального собрания, мимо обелиска и мраморных коней дворца Согласия, с портфелем, набитым акварелями, которые она везла показать человеку, купившему и продавшему за свою жизнь не менее двадцати тысяч картин, сидя за спиной самого красивого парня в Европе, Роберта чувствовала, как сомнения покидают ее. Она знала, что решение оставить Чикаго было правильным. Да, ей следовало приехать в Париж и дать три месяца назад номер своего телефона Ги. Произошло это на вечеринке в квартире второго французского друга Луизы, куда та пригласила Роберту просто так, убить время. Сейчас во всем вокруг Роберта видела предзнаменования удачи и счастья, в ушах звенело сладкоголосое пение птиц, и, когда мотоцикл остановился у галереи на Фобур-Сент-Оноре, к негостеприимно закрытым дверям она поднялась со спокойствием и уверенностью привыкшего к победам атлета.

— Ecoute, Roberta, — сказал Ги, потрепав ее по щеке, — je t’assure que tout va très bien se passer. Pour une femme, tu es un grand peintre, et bientot tout le monde le saura [238] Послушай, Роберта, я тебя уверяю, что все пройдет хорошо. Для женщины ты — великая художница, и скоро весь мир будет у твоих ног ( фр .). .

Она улыбнулась, благодарная Ги за веру в ее силы и такт, который заставил его произнести фразу по-французски.

— А теперь, — переходя на английский, сказал он, — поеду выполню пару поручений любимой мамочки. Через полчаса буду ждать тебя у Куинни.

Махнув рукой, Ги направил мотоцикл по запруженной машинами улице в сторону британского посольства. Роберта проводила взглядом лавировавшую среди автомобилей фигуру и потянула на себя дверь, сбоку от которой, в стеклянной витрине, висело огромное, в лиловых тонах, полотно. Художник попытался изобразить на нем то ли стиральную машину, то ли привидевшийся ночью дурной сон. «Мазня, — решила Роберта, скользнув глазами по мешанине красок. — У меня все-таки выходит лучше». С этой мыслью она вошла.

Полы в небольшой галерее были устланы коврами, на стенах вплотную друг к другу висели картины, причем большая их часть явно принадлежала кисти автора лилового шедевра в витрине либо его последователей. Любовался ими один-единственный посетитель, мужчина лет пятидесяти в пальто с воротником из норки и в великолепной фетровой шляпе. Владелец галереи, узнать которого можно было по красной гвоздике в петлице и усталому, но в то же время какому-то хищному выражению на тонком, несколько разочарованном лице, стоял рядом. Руки его нервно подрагивали, как бы готовые вцепиться мертвой хваткой в посетителя, если он вздумает уйти, либо протянуть ему незаполненный чек, где тот волен сам указать справедливую сумму.

На своем лучшем французском Роберта представилась месье Патрини, и тот, безукоризненно строя английские фразы, довольно бесцеремонно ответил:

— Да-да. Раймон полагает, в вас что-то такое есть. Воспользуйтесь этим мольбертом.

Отойдя футов десять в сторону, Патрини слегка нахмурился, как поступил бы человек, вспомнивший после обеда, что одно из блюд было явно не на высоте. Роберта достала из портфеля первую акварель, закрепила ее на мольберте. Взгляд владельца галереи равнодушно скользнул по рисунку; выглядел Патрини так, будто соус оказался слишком жирным, а форель добиралась из Нормандии до Парижа подозрительно долго. Он не проронил ни слова, только губы его едва заметно скривились, как бы от с трудом скрываемой боли. Расценив гримасу как призыв продолжать, Роберта вынула из портфеля второй лист. Минут через пять она заметила, что мужчина в фетровой шляпе, отчаявшись, видимо, по достоинству оценить висевшие на стенах полотна, приблизился за ее спиной к мольберту. Роберта так пристально следила за лицом Патрини, что на посетителя просто не обращала внимания.

Губы владельца галереи сложились аккуратным сердечком.

— Вот, — сказала Роберта, переполненная огорчением от очевидного провала. — Это все.

— М-м-м… Гм-м-м… Э-э-э… — Голос Патрини звучал так низко, что она испугалась: вдруг мэтр произнес по-французски неизвестное ей слово? Однако тут же на отличном английском прозвучало: — В этом есть обещание. Только спрятано оно очень уж глубоко.

— Извините меня, дорогой друг, — вмешался мужчина в фетровой шляпе. — В этом есть нечто куда большее. — Судя по выговору, он мог всю жизнь прожить в Оксфорде, хотя являлся, вне всяких сомнений, французом. — Дорогая леди, — мужчина снял шляпу, и Роберта увидела аккуратную, серо-стального цвета щетку волос, — не согласились бы вы разместить свои рисунки так, чтобы я имел возможность рассмотреть их все, изучить без спешки?