Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Послушайте, — повторила, по-видимому, свое любимое словечко девушка, несколько озадаченная. — Как интересно вы говорите! Вы американец?

— Мм… да. Теперь — да. Родился я во Франции.

— Тогда все ясно. Среди скал.

— В Париже.

— И сейчас живете там?

— Сейчас я живу в Нью-Йорке.

— А вы женаты? — с тревогой спросила она.

— Барбара! — возмутился филадельфиец. — Веди себя прилично!

— Я по-дружески задала самый обычный вопрос. Вы ведь не обиделись?

— Нисколько.

— Так вы женаты?

— Да.

— У него трое детей, — с готовностью добавил Мак. — Старший собирается выставить свою кандидатуру на следующих президентских выборах.

— Какая досада! Почему мне так не везет? Я дала себе слово познакомиться в этой поездке с неженатым французом.

— Уверен, у вас еще все получится, — улыбнулся Роберт.

— А где сейчас ваша жена?

— В Нью-Йорке.

— Ждет ребенка, — вновь вылез вперед Мак.

— И она разрешает вам бросать ее одну и в одиночестве шляться по горам? — с недоверием спросила девушка.

— Да. На самом деле в Европе я по делам, просто удалось выкроить несколько свободных дней.

— По каким делам?

— Я торгую драгоценными камнями. Продаю и покупаю алмазы.

— Всю жизнь мечтала встретиться с таким человеком. Это же надо — бриллианты! Только пусть он будет неженатым.

— Барбара! — одернул ее приятель.

— В основном я занимаюсь промышленными алмазами. Это не совсем бриллианты.

— Все равно.

— Барбара, попробуй притвориться воспитанной леди, — посоветовал филадельфиец.

— Если я не могу откровенно поговорить с земляком, то с кем же мне быть откровенной? — Она повернулась к затянутому плексигласом окну кабины. — Господи! Это же не гора, а чудовище! Меня просто трясет от ужаса. А вы, — Барбара внимательно всмотрелась в Роберта, — и в самом деле похожи на француза. Такой воспитанный! Вы уверены в том, что у вас есть жена?

— Барбара, — холодно уронил филадельфиец.

Роберт рассмеялся, а за ним засмеялись и американцы, и Мак, и даже девушка улыбнулась, довольная реакцией, которую вызвали ее слова. Заулыбались и другие пассажиры кабины, не понимавшие по-английски, — просто им было приятно стать свидетелями чужой радости.

Сквозь взрывы смеха Роберт расслышал, как какой-то мужчина с отвращением произнес:

— Schaut euch diese dummen amerikanischen Gesichter an! Und diese Leute bilden sich ein, sie waren berufen, die Welt zu regieren.

Переехавшие из Эльзаса дед и бабка учили Роберта в детстве немецкому, и смысл сказанного был вполне ему понятен, однако он нашел в себе силы не обернуться. Несдержанность молодости осталась где-то в прошлом, и уж если никто в кабине, кроме него, в слова немца не вслушался, то и он не собирался привлекать к ним внимание. В конце концов, ведь он приехал сюда отдохнуть, а не для того, чтобы затевать ссоры. Не дай Бог, Мак или кто-нибудь из ребят захочет полезть в драку. Роберт давно усвоил старую как мир мудрость: иногда куда разумнее притвориться глухим. Если какой-то приехавший из Германии подонок и считал своим долгом сказать: «Посмотри на эти тупые американские рожи! Подумать только, ведь они уверены, что правят миром», — то присутствовавшим было на это наплевать. Человек взрослый пропустит подобное хамство мимо ушей. Оборачиваться не следовало. Роберт знал: стоит ему увидеть лицо говорившего — и нежелательное продолжение неизбежно. А так анонимный, полный ненависти голос можно было просто проигнорировать, как и другие гадости, которые этот немец, без сомнения, успел наговорить за свою жизнь.

Но сдержаться оказалось делом трудным, и Роберт прикрыл глаза, неприятно пораженный тем, какое раздражение вызвала в нем случайно услышанная мерзкая фраза. Вплоть до этого момента пребывание здесь было настоящим праздником, и только дурак позволил бы голосу из толпы испортить великолепное настроение. Когда приезжаешь в Швейцарию кататься на лыжах, сказал себе Роберт, будь готов к тому, что где-нибудь неизбежно столкнешься с немцем. Каждый год их появляется здесь все больше и больше — массивных, представительного вида мужчин и мрачных, угрюмых женщин. В их глазах плавает подозрение: так смотрят на мир люди, которые постоянно опасаются стать жертвой обмана. Они без всякой необходимости толкаются в очередях к подъемникам — с каким-то бесстрастным, безликим эгоизмом, в основе которого лежит нескрываемое чувство расового превосходства. Они уныло катаются на лыжах — большими группами, напоминающими дисциплинированные армейские подразделения. По вечерам, когда они сидят в баре, их веселье становится еще более невыносимым, чем юнкерское высокомерие и чванливость — неразлучные спутники дня. Взводами краснолицых бюргеров они усаживаются за столы и поглощают галлоны пива, сотрясая помещение раскатами гулкого грубого хохота, распевая скабрезные студенческие куплеты. Слава Богу, пока еще Роберту не приходилось слышать «Хорста Весселя», но некоторое время назад он заметил, что приезжие уже не выдают себя за швейцарцев, австрийцев или уроженцев Эльзаса. В катание на лыжах, этот грациозный спорт одиночек, немцы привнесли дух стада, дух толпы. Застряв пару раз в очереди у подъемника, Роберт как-то сказал об этом Маку, на что тот, будучи человеком далеко не глупым, ответил:

— Заметь, на нервы они начинают тебе действовать, только когда собьются в группу. За три года жизни в Германии я очень часто встречал отличных парней, да и девушки попадались изумительные.

Роберт был вынужден согласиться. В глубине души ему очень хотелось верить, что Мак прав. И до войны, и во время ее проблема отношения к немцам настолько занимала его мысли, что победу над Германией Роберт воспринял как обретение личной свободы. Похожее чувство он испытал, когда окончил школу, где долгие годы были потрачены на поиски решения одной-единственной мучительно тоскливой задачи. Он убедил себя, что поражение отрезвило немцев. Теперь, когда его жизни уже не грозила смертельная опасность, о них можно было и не думать.

По окончании войны Роберт активно поддержал идею скорейшего восстановления нормальных взаимоотношений с Германией как в политике, так и на уровне сознания обычного обывателя. Он пил немецкое пиво и даже купил «фольксваген», хотя, помня о дремлющей в немецкой душе тяге к вселенским потрясениям, никогда не одобрил бы передачу наследникам вермахта сверхоружия — атомной или водородной бомбы. Деловых контактов с Германией у Роберта почти не было, и только здесь, в маленькой деревушке неподалеку от Граубундена, где присутствие немцев ощущалось все острее, мысли о них вновь лишали покоя. Но отказаться от ежегодных приездов сюда лишь потому, что на дорогах слишком часто встречаются машины с мюнхенскими или дюссельдорфскими номерами, Роберт не мог. Он подумывал перенести отпуск с конца февраля на, скажем, январь, потому что в последние недели февраля и начале марта, когда солнце припекало и сумерки опускались только около семи, немцы наезжали сюда толпами. Со стороны они казались настоящими солнцепоклонниками: тут и там виднелись раздетые по пояс дородные бюргеры, жадно поглощающие драгоценный ультрафиолет. Возникало впечатление, что существа эти прибыли из царства туманов, например, с Венеры и, чтобы найти в себе силы пережить еще один год в ненастном и мрачном отечестве, им необходимо впитать в себя как можно больше света и красок.