Фридрих фон Гаклендер - Европейские негры

– Вы забыли о вашем пари с Форбахом, сказала она: – вы должны проиграть его: мама́ была на бале с розовою камелиею, как говорил Форбах.

– О, я знал это, фрейлейн Августа! я знал, на чьей дивной головке была белая камелия. Я спорил с ним только для того, чтоб говорить о вашем семействе, о вашей матушке, о… о вас, фрейлейн Августа, не возбуждая подозрений. Мог ли я забыть, что белая камелия была на вас?

– Да, сказала она, опуская глаза.

– Во время последней кадрили упал листок этой камелии, и я… видел, что он упал, договорил он, как бы поправляя неосторожно-начатую фразу; но смысл этой прерванной фразы был ясен: «и я поднял этот листок и храню его».

Августа покраснела; грудь её тяжело дышала.

– О, как мучителен был для меня тот вечер! Я стоял далеко от вас; меня терзала зависть… поймите мои страдания, Августа! проговорил он прерывающимся голосом и взял её руку. Девушка вздрогнула и смутилась. Он поцеловал несколько раз её руку; она могла только сказать: «Боже мой, оставьте меня!» – «Нет, мы будем неразлучны навеки», шепнул он и поцеловал похолодевшие от волнения губы Августы. «Теперь, я твой, ты моя! Но пусть наши клятвы будут на несколько времени тайною для других. Мы скоро соединимся перед лицом света, Августа!»

В это время послышались в соседней комнате шаги и кашель президентши. Светская и опытная дама, оставив дочь с молодым человеком, которого прочила ей в женихи, понимала, что необходимо предупредить о своем возвращении. И действительно, когда она вошла в комнату, барон рассказывал Августе уморительный анекдот о том, как вчера, после спектакля, какая-то дама села в чужую карету и заметила это только на половине дороги, а как между-тем, сердилась настоящая госпожа кареты целый час, не находя своего экипажа.

Через несколько минут Бранд простился с президентом, осыпаемый уверениями заботливой матери, что он в их доме всегда самый приятный гость.

Между-тем Артур Эриксен окончил свою акварель и взял письмо Форбаха, чтоб отдать его на городскую почту, или доставить прямо по адресу. Адрес был: «Г-же Беккер, на канале, дом под № 8-м». – «На канале», подумал живописец: «это мне по дороге; графу нужно, чтоб письмо было доставлено поскорее, занесу же его сам. На канале домы старые, с темными длинными корридорами, и мне приятно побывать в таком оригинальном лабиринте». Артур вышел в переднюю. Там камердинер разговаривал с Йоганном, слугою, которого велел отпустить граф.

– Это мне большое несчастие, говорил слуга: – в аттестате мало утешения: каждый скажет, что без причины граф не прогонит человека. А что ж я сделал? Какая за мною вина?

– Вины тебе никакой и не говорят. Но что ж делать? если господину не нравится бородавка на лице у слуги или его походка, ему не запретить отослать слугу, на то он господин. Что делать? так графу угодно.

– А мне терпеть нужду? Тяжело оставаться без места семейному человеку. А кто теперь меня возьмет? Скажут: если прогнали, так верно негодяй.

– Я не могу тебе пособить; остается тебе одно средство, да и то едва-ли поможет: попроси кого-нибудь из приятелей графа, чтоб замолвить за тебя слово.

Лакей вздохнул и, махнув рукой, ушел. На Артура тяжело подействовала эта сцена и он сошел с крыльца в неприятном расположении духа.

Через десять минут наемный экипаж привез его на канал и молодой человек пустился по темным лестницам дома, под № 8-м, отыскивать г-жу Беккер. Счастье помогло ему скоро найти ее: всего только двои дверей отворял он не-впопад, и получал грубый ответ «не здесь, дальше» от грязных женщин, кричавших на грязных ребятишек, возившихся по полу, и только два раза обдавало его из этих дверей душною, тяжелою атмосферой. Третья дверь была та, которой он искал, и вошедши в комнату, он увидел пожилую женщину, которая низко поклонилась ему, как человеку не бедному, судя по костюму. «Я вдова Беккер. Покорнейше прошу садиться».

– Не беспокойтесь, я только хочу передать вам письмо.

– Вероятно, вам рекомендовали мои услуги? сказала она, отвратительно улыбаясь.

– Нисколько. Вот вам письмо от графа Форбаха.

– Ах, очень-рада! Какой прекрасный молодой человек граф Форбах, милый, благородный молодой человек! Только суров в обращении, требователен; но мною всегда он оставался доволен, уверяю вас.

Эриксен с любопытством всматривался в её лицо, представлявшее странную смесь сладости, хитрости и корыстолюбия.

– Чем же я могу вам служить? повторяла старуха.

– Решительно ничем, отвечал с досадою живописец. Прочтите письмо, и вы сами увидите, я вовсе не желаю ваших услуг.

– Без очков я вблизи ничего не вижу, сказала старуха, опуская руку в карман, и вооружив нос очками, взяла письмо и, как опытная женщина, прежде всего взглянула на печать. Увидев странный вензель, она с изумлением сказала: – «Как? это от графа Форбаха, говорите вы? Печать знакомая, но только не графа Форбаха.»

– Не знаю, он мне отдал письмо с этою печатью.

– Дело очень-трудное; но печать такого рода, что я должна употребить тут все усилия, сказала старуха, прочитав письмо. – Он пишет, что не пожалеет денег; эта печать такое приказание, которое важнее всяких денег. Буду стараться из всех сил, только успеха трудно надеяться, дело совсем-невозможное. Но не могу ли я и вам…

– Я вам отдал письмо, прощайте же, сказал Артур, раздосадованный навязчивостью старухи, и пошел к двери. Несмотря на его нелюбезность, г-жа Беккер проводила его с улыбкою и поклонами.

«Это просто невозможное дело!» повторяла про-себя старуха, оставшись одна. А надобно постараться; против этой печати ничего не скажешь, хоть и знаешь, что труды пропадут понапрасну. С этой Кларою Штайгер никак не сговоришь, да и с отцом её, старым дураком, тоже. Чего, еще и забраться к ним трудно: догадаются, в двери не пустят. С какой же стороны подойти к ним, чтоб не догадались? Да, вот, ведь и позабыла: старуха Вундель – соседка их, ведь живет из дверей в двери, в одном этаже. Надобно будет зайти к ней: может-быть, и удастся познакомиться с глупыми этими нищими».

С досадою на себя, сел Артур в экипаж, которому велел подождать у ворот. «Я не предполагал, чтоб дело шло о вовлечении в бездну еще невинной жертвы» думал он. «Какие гнусные интриги и происки начнутся теперь! Зачем я передал это письмо? Но ведь завтра, все-равно, получила бы она его от почтальона. Да, гадкия дела делаются иногда на свете!»

Он велел ехать в Кирпичную Улицу и остановился у дома, где жил Штайгер. Артур шел к нему советоваться о рисунках для переводимого стариком романа. Но почему же он выбрал для своего посещения именно этот час, когда, по словам отца, Клара возвращается домой? У него был предлог: Штайгер говорил, что от двенадцати до часа отдыхает; потому, говорил себе Эриксен, я не могу выбрать другого времени, чтоб не помешать ему работать.