Фридрих фон Гаклендер - Европейские негры

– Безопасны ли? это смотря по тому, о каких опасностях ты говоришь. Скажи же мне, кто ты такая? Ведь ты еще ничего не сказывала мне. Я тебе дала гитару и взяла тебя с собою, потому что жаль было тебя. Ты вся дрожала и умоляла дать тебе приют. Верно, ты бежала откуда-нибудь?

– Бежала, отвечала младшая девушка смущенным голосом.

– Ты, кажется, прозябла? ты дрожишь? Приляг на постель, прикройся, и когда согреешься, тогда и рассказывай.

– Как же мы запрем дверь? замка нет, боязливо сказала младшая девушка.

– В этих комнатах нет замков и запираться нельзя.

– Боже мой, как это страшно!

– Страшно или нет, нечего делать, ложись, отвечала Нанетта и, накрыв свою подругу толстым и грязным одеялом, придвинула к постели свой стул так, что могла положить голову на подушку. – Ну, рассказывай же, какими судьбами попала ты в пустой сарай, где я вчера ночевала?

– Я прибежала туда из соседнего городка Наумбурга. Я осталась сиротою по десятому году и жила у тетки, которая выучила меня шить и стряпать кушанье, так-что на шестнадцатом году я могла поступить в няньки к одному купцу, у которого была жена, уж немолодая, и маленькая дочь.

– Не очень же предусмотрительна была твоя тетка, заметила слушательница.

– Но ведь он во всем городе пользовался славою человека самых строгих правил.

– Такие-то лицемеры бывают часто самыми гадкими людьми.

– Да, он был дурной человек; но я этого не понимала и долго не догадывалась, чего он от меня хочет. Я очень любила его маленькую дочку и он всегда любовался, как я за нею ухаживала. Жена у него была больная и каждое лето ездила на воды…

– Значит, когда пришло лето, ты осталась одна с ним в доме?

– Да. Сначала я не понимала, какие у него мысли. Теперь я вижу, что он давно имел на уме что-то недоброе. На другой вечер после того, как жена уехала, он вошел ко мне в комнату…

– Ну, дальше хоть и не рассказывай: история известная. Где ж, в-самом-деле, такой слабой девушке, как ты, противиться…

– Нет, я прогнала его; но он, уходя, сказал, что дает мне полчаса времени на размышление; что если через полчаса моя дверь не отворится для него, то мне будет плохо. Я молилась всю ночь. Поутру он не показал мне и виду, что помнит о вчерашнем. Я повела гулять его дочь. А когда воротилась, он с кухаркою был уж в моей комнате, заставил меня отпереть мой сундук, и там нашлось множество вещей, которые были не мои и которых я туда не клала. Он сказал, что прогоняет меня из дому, как воровку.

Брюнетка, пристально посмотрев на девушку, задумчиво проговорила:

– Ну да, ты не лжешь. С моею сестрою было почти то же самое, или еще хуже: он пригрозил ей полицией, тюрьмою – и бедняжка покорилась ему.

– Он сказал мне, что не хочет подвергать меня позору и велел мне уйти из города, потому что, когда узнает полиция, то меня накажут за воровство. Я пошла из города, как сумасшедшая, не знала куда мне деться, и все шла целый день, пока вошла, чтоб хоть немного отдохнуть, в тот сарай, где была ты.

– В твоей истории нет ничего особенного; такие вещи случаются нередко. Надобно и мне рассказать тебе свои приключения, сказала арфистка. – Когда умер батюшка, нас осталось четыре сестры; пятую, о которой я уж говорила, не считаю: она была тогда пристроена, хоть после и умерла чуть не на улице. Мы все четыре были девушки красивые; я с той поры совсем переменилась, стало быть, могу сказать это без хвастовства. Мы пришли к тётке советоваться, как нам быть. Она говорит: «Работайте, без хлеба не будете, только держите себя честно». Я поступила к фабриканту. Скоро до меня дошли о нем дурные слухи и я приготовилась дать отпор. И правду сказать, он съел от меня две пощечины; только, разумеется, мне после этого не приходилось оставаться на фабрике. Что ж ты думаешь, сначала мне показалось, будто все к-лучшему; нашелся добрый человек, который сказал, что у меня хороший голос и что я могу определиться в хористки на театр. Надобно тебе сказать, что петь я немного умела. Я определилась. Только, через месяц я узнала, что и здесь то же самое, что на фабрике. Долго я боролась, наконец выбилась из сил и стала не лучше других. Затем содержатель театра обанкрутился, и мы все остались ни при чем. Жалованье за два месяца было нам не уплачено. Я взяла в уплату арфу – и вот промышляю, как видишь; теперь я ко всему привыкла, кажется, и живу весело. А все-таки иной раз куда-как тяжело бывает! Да и умереть прийдется где-нибудь под забором.

Обе девушки долго молчали, думая каждая о своем.

– Что ж мне теперь делать? сказала с отчаянием младшая.

– Ты говоришь, что ты честная девушка; в таком случае, решительно не знаю; разве только одно: оставайся со мною и броди по улицам и трактирам; я тебя выучу брать на гитаре несколько аккордов, выучу петь три-четыре романса и ты будешь помогать мне; а если ты отстанешь от меня, то попадешь на самую дурную дорогу. Ты на меня что-то странно поглядела. Тебе, верно, кажется, что хуже той дороги, по которой я иду, и не бывает? Ошибаешься, моя милая. То ли еще бывает на свете, когда девушка остается одна, без всякой защиты. Я тебе зла не желаю, а иной раз могу и защитить. Так оставайся же со мною, чтоб не было тебе хуже. А потом, когда поосмотримся, можно будет что-нибудь придумать; а теперь пора спать.

Она кое-как улеглась подле своей подруги и скоро заснула. Но робкая блондинка не могла принудить себя сомкнуть глаза: её запуганному воображению представлялись всевозможные ужасы и время показалось ей бесконечно-длинно. Но вот бьют часы. Только десять; Боже, ночь только еще начинается! Что будет со мною в этой комнате, без замка, в доме, наполненном людьми, непривыкшими церемониться? думала она. В корридоре послышались тихие шаги. Тут молодая девушка не могла победить своего трепета и разбудила подругу:

– Слушай, к нам кто-то крадется! шепнула она.

– Это женские шаги, отвечала равнодушным тоном арфистка, прислушавшись: – ничего, не бойся.

Дверь заскрипела на ржавых петлях и полоса света озарила комнату.

– Нанетта, ты здесь? спросил охриплый голос.

– Ах, это ты! отвечала арфистка. – Не бойся, это старуха буфетчица, шепнула она девушке. – Ну, зачем ты пожаловала к нам? продолжала она, обращаясь к старухе.

– Он сам здесь и хочет поговорить с твоею подругою.

– Что ты, старуха, с ума сошла? изумленным голосом сказала арфистка: – моя подруга только с нынешнего дня в этом городе и никто здесь её не знает.

– Ну, видно, он знает, холодно отвечала старуха. – Одевайся же, красавица, да иди со мною.

– Кто это зовет меня и что со мною будет? Я боюсь; спаси меня! шептала блондинка.

– Кто он – узнаешь сама, когда будет нужно; ослушаться его невозможно. Иди скорее. Увидишь, что и бояться нечего, если ни в чем не виновата перед ним; а если виновата, от него не уйдешь. Ступай же за старухою. Арфистка оправила волоса и платье своей подруги, и почти насильно вывела ее за руку в корридор.