Бенджамин Дизраэли - Сибилла

— Давай, ребята, — сказал Епископ резким, охрипшим, грубым голосом, — раз-два, раз-два! Так, какой-то напильник замолк. Мои уши не обманешь, я их голоса наперечет знаю. И не заставляйте меня искать этого лодыря! Думаете, не сцапаю я его? Еще как сцапаю! Что, повезло вам, мальки, с ладной работенкой и отменной жратвой? Мне бы такой удел, вот что я вам скажу! Подкинь-ка мне ту щеколду, ты, Толстомясый Шнобель, да поживей! Шевелись, думаешь, не растрясу я тебя? Еще как растрясу! Раз-два, раз-два! Порядок! Вот так музыка! Лучшая музыка на свете — двадцать напильников, что работают разом. Вы ведь счастливы, мальки? Еще бы не счастливы! Вот закончите, угощу вас рыбешкой в обед, да и шабаш! Эй, там, глиста рыжая, ты на что вылупился? Трое парней глаза таращат! Это что за дела? Думаете, не доберусь я до вас?

С этими словами он ухватил злосчастные уши первого попавшегося подмастерья и крутанул с такой силой, что прыснула кровь.

— Пожалуйста, Епископ, — заверещал парень, — я тут ни при чем. Тут вас какой-то человек спрашивает.

— Кто там меня спрашивает? — Епископ оглянулся и увидел Морли, только что вошедшего в лавку. — Ну, чего надо? Замок, гвозди?

— Ни то, ни другое, — сказал Морли. — Я хочу видеть человека по имени Хаттон.

— Ну, видите вы человека по имени Хаттон, — сказал Епископ. — Чего вам от него нужно?

— Я бы хотел переговорить с вами наедине.

— Гм! А я бы хотел знать, кто доделает этот замок и приглядит за моими парнями. Если насчет заказа, давайте без тягомотины.

— Я не хочу ничего заказывать, — сказал Морли.

— Тогда и слушать не желаю, — отмахнулся Епископ.

— Это касается семейных дел, — продолжил Морли.

— Ого! — Хаттон оживился. — Значит, вы от него?

— Возможно, — сказал Морли.

Тогда Епископ задрал голову к потолку, где зияло несколько крупных щелей, и стал настойчиво призывать кого-то невидимого. Сверху на него тут же посыпались визгливые категоричные упреки, перемежаемые площадной руганью, целью которых было узнать, чего ему нужно. В ответ он пригласил незримую собеседницу спуститься вниз, и та в скором времени вошла в мастерскую. Это было ужасное явление миссис Хаттон, рослой бородатой мегеры с напильником (судя по всему, символом и гербом этого дома) в руке и необузданной мощью во взгляде.

— Приглядишь за мальками? — обратился к ней Хаттон. — У меня дела.

— Еще как пригляжу! — ответила миссис Хаттон, и работники все как один затрепетали от ужаса. Все напильники зазвенели в лад, никто не решался поднять голову, даже оба ее ребятенка стали еще более серьезными и чинными. Никто и не думал тешить себя мыслью, будто самое усердное прилежание поможет им избежать катастрофы, каждый лишь старался изо всех сил и судорожно надеялся не оказаться тем несчастливцем, которому раскурочит голову, высадит глаз или оторвет половину уха чудовищное создание, что держало в страхе не только их мастерскую, но и весь город, — благочестивая супруга Епископа Водгейтского.

Тем временем ее благоверный отвел Морли в комнату, где не работала ни одна машина (кроме тех, что были сделаны из железа) {387} , и спросил:

— Ну, что там у вас?

— В первую очередь, — сказал Морли, — я бы хотел поговорить о вашем брате.

— Это я понял, — отозвался Хаттон, — как только вы сказали о семейных делах: он у меня в целом свете единственный родственник, значит, о нем и речь.

— О нем и речь, — кивнул Морли.

— Он прислал что-нибудь?

— Хм! — Морли, дипломат по натуре, мгновенно сообразил, что к чему: он пришел с расспросами, а расспрашивать стали его; впрочем, он решил не торопить события. — Давно вы получали известия от брата? — осведомился он.

— А то сами не знаете, — ответил Хаттон. — Получал как обычно.

— И откуда обычно? — уточнил Морли.

— Вы ведь расскажете мне, где это? — оживился Хаттон.

— Постойте, разве он вам не пишет?

— Чистые бланки. Всего разок черкнул пару слов, да и когда это было — больше двенадцати лет прошло. Каждое Рождество присылает бумажку в двадцать фунтов — вот и всё, что я о нем знаю.

— Значит, он богат и преуспел в жизни? — спросил Морли.

— Да что же вы, сами не знаете? — удивился Хаттон. — Я-то думал, вы от него пришли.

— Я пришел по поводу него. Я хотел узнать, жив ли он, — об этом вы мне смогли сообщить, — а также, где он находится, — об этом вы ничего сообщить не можете.

— Тьфу ты, да вы простой губошлеп! — заключил Епископ.

Через несколько дней после утренней прогулки с Сибиллой было решено, что Эгремонт посетит фабрику мистера Траффорда, которую, с его собственных слов, он необычайно хотел осмотреть. Джерард всегда выходил из дома на рассвете, а так как Сибилла, вопреки обыкновению, уже давно не бывала у своего друга и покровителя, на которого работал ее отец, было решено, что Эгремонт проводит ее в более поздний — и более подходящий — утренний час, а потом они вместе вернутся назад.

Фабрика находилась примерно в миле от их домика, которым на самом деле владел построивший его мистер Траффорд. Младший сын семейства, что не один век жило на своих землях, мистер Траффорд не стал довольствоваться притворным уважением, которым общество обыкновенно компенсирует нищету, закрепленную по праву наследства за самыми юными отпрысками землевладельческих родов; {388} он воспользовался кое-какими открывшимися для него возможностями и посвятил все свои силы тем новым источникам богатства, что были неведомы его предкам. Поначалу все предприятия мистера Траффорда были крайне скромны (как и его доходы); и хотя прибыль, сообразно капиталу, выходила весьма незначительной, юный предприниматель по меньшей мере набрался опыта. В жилах его текла благородная кровь, он был верен старинным английским воззрениям — и уже в самом начале карьеры усвоил верную модель отношений между работником и работодателем. Он ощущал, что их должна связывать не только выплата (и, соответственно, получение) оклада.

Однажды Траффорда навестил дальний бездетный родственник; он был приятно поражен энергией и находчивостью молодого человека, обрадован прогрессивностью его социальных взглядов — и оставил ему крупную сумму; произошло это в то самое время, когда для производственного капитала и навыков открылись большие возможности. Траффорд, которого воспитала жестокая участь, а закалила борьба и даже невзгоды, созрел для этого шанса — и успешно воспользовался им. Он необычайно разбогател и не терял времени даром, претворяя в жизнь планы и осуществляя идеи, которые вынашивал не один год еще в ту самую пору, когда его славные замыслы ограничивались мечтами. На берегах своей родной Моу он выстроил фабрику, которая в наши дни стала одним из удивительнейших мест этого округа (если не сказать страны): единый цех, что раскинулся почти на двух акрах земли и способен вместить более двух тысяч рабочих. Потолок здания (оттуда, с высоты восемнадцати [20]футов, струился свет, пропускаемый крытыми вентиляционными люками) поддерживали перекрестные балки; они, в свою очередь, опирались на полые чугунные колонны, по которым стекала с крыши дождевая вода. Обыкновенно высота заводского потолка в помещениях, где работают люди, не превышает девяти — одиннадцати футов [21]; расположены эти залы один над другим, жар и зловонные испарения поднимаются от нижних ярусов к верхним, и это создает неодолимые преграды для свежего воздуха. На фабрике мистера Траффорда благодаря изобретательному ходу (наподобие того, что применяется в Палате общин) проветривание осуществлялось еще и снизу, поэтому во всём здании держалась постоянная температура, почти не зависящая от капризов погоды. Такой перенос работы в одно помещение имеет массу физических преимуществ: улучшается здоровье трудящихся; женщины и подростки защищены от несчастных случаев; нет необходимости подниматься, спускаться и носить изделия в верхние комнаты — а значит, люди меньше устают. Но не менее важны преимущества моральные, порукой которым — бдительный надзор начальства и общий порядок: ребенок работает под присмотром родителя, родитель — под присмотром бригадира, а инспектор или хозяин фабрики может одним взглядом охватить всё производство.