Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Взять музыку: едва прелестной песней
Мы насладимся, как еще прелестней
Другой певец нам песню пропоет,
А сложена она из тех же нот.
Коль по частям твоя мадам похожа
На что-то, то она уже пригожа;
А если не похожа ни на что,
То несравненна, стало быть, зато.
Кто любит из-за красоты, тот строит
На зыбком основаньи. Помнить стоит,
Что рушится и гибнет красота, —
А этот лик надежен, как плита.
Ведь женщины, что ангелы: опасней
Падение – тому, кто всех прекрасней.
Для дальних путешествий шелк не гож,
Нужней одежда из дубленых кож.
Бывает красота землей бесплодной,
А пласт навоза – почвой плодородной.
Коль ты ревнив (затем, что грешен сам),
Жена такая – истинный бальзам
От всех тревог: ей не нужна охрана —
Тут испугается и обезьяна.
Как наводнений мутная вода
Фламандские хранила города

От вражьих армий, – так в отлучку мужа
Ее лицо, мужчин обезоружа,
Хранит ее от скверны. Рядом с ней
И мавр покажется куда светлей.
Немыслимо, что можно покуситься
На эту сласть: девицей мнят блудницу.
Рожай она – побьются об заклад,
Что это у нее кишки болят.
Сама покайся в блуде – не поверят,
Подумают: уродка лицемерит, —
Ведь даже чурка, взятая в кровать,
И та побрезгует ее чесать.
Она чудна? нелепа? превосходно!
Пригожая-то всякому пригодна.

Пусть верю клятве, делом подкрепленной,
Пусть, сам влюблен, встречаю взор влюбленный,
Пусть, изменив, ты любишь лишь сильней,
А все же я боюсь любви твоей.
Ведь женщина, подобно Дарованью,
Стремится к повсеместному признанью.
Поймаешь птицу, выпустишь – и вот
Она в других руках крылами бьет,
Прельстившись вновь уловками простыми. —
Природа женщин сделала такими. —
Всем женщины даны – но никому
В отдельности: ни мне и ни ему.
Блуд, непотребство, невоздержность – этим
В животном царстве лис и козлищ метим,
А женщинам, с их вольницей лихой
(Куда зверям!), – подай весь пол мужской.
Мы в путах, а они беспутны; в лодках,
Шальных, как ветр, гребцы сидят в колодках.
Заботливо ты высеешь зерно.

Оно взойдет – да только ли оно?
Дунай впадает в море – ну и что же?
Туда же Рейн, Евфрат и Волга вхожи.
Ты любишь и свободу, и меня —
Нельзя же так! Иль можно? Не кляня
Тебя, но только – женскую природу,
И мне не взять ли в правило свободу?
Сравнять с тобою счет?.. Мне жаль души!
Уж лучше ты за нас двоих греши!
Не то чтоб я монахом стал отныне,
Но к золотой склоняюсь середине:
Любить одну – обкрадывать себя,
Жить невозможно всех подряд любя.
Я домоседа назову беднягой,
Но это ли причина стать бродягой?
Стоячая вода всегда с гнильцой,
Но жажды не избудешь и морской!
А вот речная – так всегда мила мне:
Сейчас одни она милует камни,
А миг спустя – другие. Берега
Чредуются; чиста и недолга
Любовь ее; она непостоянна —
И тем прекрасна, радостна, желанна!

Единожды застали нас вдвоем,
А уж угроз и крику – на весь дом!
Как первому попавшемуся вору
Вменяют все разбои – без разбору,
Так твой папаша мне чинит допрос:
Пристал пиявкой старый виносос!
Уж как, бывало, он глазами рыскал —
Как будто мнил прикончить василиска;
Уж как грозился он, бродя окрест,
Лишить тебя изюминки невест
И топлива любви – то бишь наследства;
Но мы скрываться находили средства.
Кажись, на что уж мать твоя хитра, —
На ладан дышит, не встает с одра,
А в гроб, однако, все никак не ляжет:
Днем спит она, а по ночам на страже,
Следит твой каждый выход и приход;
Украдкой щупает тебе живот

И, за руку беря, колечко ищет;
Заводит разговор о пряной пище,
Чтоб вызвать бледность или тошноту —
Улику женщин, иль начистоту
Толкует о грехах и шашнях юных,
Чтоб подыграть тебе на этих струнах
И как бы невзначай в капкан поймать;
Но ты сумела одурачить мать.
Твои братишки, дерзкие проныры,
Сующие носы в любые дыры,
Ни разу, на коленях у отца,
Не выдали нас ради леденца.
Привратник ваш, крикун медноголосый,
Подобие Родосского Колосса,
Всегда безбожной одержим божбой,
Болван под восемь футов вышиной,
Который ужаснет и Ад кромешный
(Куда он скоро попадет, конечно), —
И этот лютый Цербер наших встреч
Не мог ни отвратить, ни подстеречь.
Увы, на свете уж давно привычно,
Что злейший враг нам – друг наш закадычный:
Тот аромат, что я с собой принес,
С порога возопил папаше в нос.

Бедняга задрожал, как деспот дряхлый,
Почуявший, что порохом запахло.
Будь запах гнусен, он бы думать мог,
Что то – родная вонь зубов иль ног;
Как мы, привыкши к свиньям и баранам,
Единорога почитаем странным, —
Так, благовонным духом поражен,
Тотчас чужого заподозрил он!
Мой славный плащ не прошумел ни разу,
Каблук был нем по моему приказу;
Лишь вы, духи, предатели мои,
Кого я так приблизил из любви,
Вы, притворившись верными вначале,
С доносом на меня во тьму помчали.
О выброски презренные земли,
Порока покровители, врали!
Не вы ли, сводни, маните влюбленных
В объятья потаскушек зараженных?
Не из-за вас ли прилипает к нам —
Мужчинам – бабьего жеманства срам?
Недаром во дворцах вам честь такая,
Где правят ложь и суета мирская.
Недаром встарь, безбожникам на страх,
Подобья ваши жгли на алтарях.
Коль врозь воняют составные части,
То благо ли в сей благовонной масти?
Не благо, ибо тает аромат,
А истинному благу чужд распад.
Все эти мази я отдам без блажи,
Чтоб тестя умастить в гробу… Когда же?!

Вот мой портрет. Прими его. А твой,
Пускаясь в путь, несу в душе с собой.
Он тень моя, пока я жив. Тень с тенью,
Нас уравняет скорое успенье.
А если я вернусь – вернусь не тот:
Никто с портретом сходства не найдет.
Побит ветрами, иссечен волнами,
Ладони в кровь, все тело – шрам на шраме,
Мешок костей, поломанных не раз,
Соленые морщины возле глаз,
Лицо и грудь в щетине неопрятной,
И на руках пороховые пятна…
Но если твой поклонник упрекнет,
Что нравится тебе такой урод,
То подведи насмешника к портрету:
«Он был таков. Что скажете на это?
Унижена ль я только оттого,
Что свежести нет прежней у него,
Что шрамы на лице его? А может,
Он разлюбил? Нет? Что же вас тревожит?
Став старше, он не хуже стал ничуть.
В младенчестве любовь сосала грудь,
Теперь же обратилась к терпким винам,
Каких не пить изнеженным мужчинам».

Не так позволь служить тебе, как свора
Клиентов богачу, жирна и хвора,
Тоща и обещаньями сыта.
Не принимай меня и за шута,
Который славит дальние владенья
Монарха, несмотря на отпаденье
Владений этих. В перечне побед
Твоих я либо значусь, либо нет,
Но если значусь – значит, возглавляю
Его, а нет – в нем быть я не желаю.
Пока души моей ты не свела
На путь утех и вздохов без числа,
В чистилище сманив ее из тела, —
Быть ласковой и верной ты умела.
Так завлечет цветы водоворот —
И засосет; так бабочку влечет
К огню свечи – и крылышки сгорают;
Так Сатана в презренье забывает
Того, кого однажды совратил…
Когда я вижу, как весной взбурлил
Лесной ручей и, с мелодичным звоном
Или в молчанье, как бы полусонном,
Играет на груди у своего
С ним венчанного ложа – и его
Целует и без устали ласкает,
И вдруг, увидев берег, забывает,
И пенится, и норовит шагнуть
На новый берег, бросив прежний путь,
И с шумом налетает, и, в презренье,
В стремительном и резком завихренье,
Кидает русло прежнее сухим, —
Себя я руслом чувствую таким,
Тебя – ручьем коварным… Неужели
Ты хочешь, чтоб мечты перегорели
В отчаянья холодную золу
И злом пренебреженья мстил я злу?..
Тогда увижу новыми глазами
Я красоту твою, тогда червями
Твои ланиты мысленно увью,
Тогда в тебе открою смерть твою.
Тогда я отпаду от этой зримой
Красы, как целый мир отпал от Рима,
Тогда любовь на ненависть сменю,
Религии служенья изменю
И, принимая новое ученье,
Перенесу без муки отлученье.