Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Дуреха! сколько я убил трудов,
Пока не научил, в конце концов,
Тебя – премудростям любви. Сначала
Ты ровно ничего не понимала
В таинственных намеках глаз и рук;
И не могла определить на звук,
Где дутый вздох, а где недуг серьезный;
Или узнать по виду влаги слезной,
Озноб иль жар поклонника томит;
И ты цветов не знала алфавит,
Который, душу изъясняя немо,
Способен стать любовною поэмой!
Как ты боялась очутиться вдруг
Наедине с мужчиной, без подруг,
Как робко ты загадывала мужа!
Припомни, как была ты неуклюжа,
Как то молчала целый час подряд,

То отвечала вовсе невпопад,
Дрожа и запинаясь то и дело.
Клянусь душой, ты создана всецело
Не им (он лишь участок захватил
И крепкою стеной огородил),
А мной, кто, почву нежную взрыхляя,
На пустоши возделал рощи рая.
Твой вкус, твой блеск – во всем мои труды;
Кому же, как не мне, вкусить плоды?
Ужель я создал кубок драгоценный,
Чтоб из баклаги пить обыкновенной?
Так долго воск трудился размягчать,
Чтобы чужая втиснулась печать?
Объездил жеребенка – для того ли,
Чтобы другой скакал на нем по воле?

Как сонных роз нектар благоуханный,
Как пылкого оленя мускус пряный,
Как россыпь сладких утренних дождей,
Пьянят росинки пота меж грудей
Моей любимой, а на дивной вые
Они блестят, как жемчуга живые.
А гнусный пот любовницы твоей —
Как жирный гной нарвавших волдырей,
Как пена грязная похлебки жидкой,
Какую, мучаясь голодной пыткой,
В Сансере, затворившись от врагов,
Варили из ремней и сапогов,
Как из поддельной мутной яшмы четки
Или как оспы рябь на подбородке.
Головка у моей кругла, как свод
Небесный или тот прелестный плод,
Что был Парису дан, иль тот, запретный,
Каким прельстил нас бес ветхозаветный.

А у твоей – как грубая плита
С зарубками для носа, глаз и рта,
Как тусклый блин луны порой осенней,
Когда ее мрачат земные тени.
Грудь милой – урна жребиев благих,
Фиал для благовоний дорогих,
А ты ласкаешь ларь гнилой и пыльный,
Просевший холм, в котором – смрад могильный.
Моей любимой нежные персты —
Как жимолости снежные цветы,
Твоей же – куцы, толсты и неловки,
Как два пучка растрепанной морковки,
А кожа, в длинных трещинах морщин,
Красней исхлестанных кнутами спин
Шлюх площадных – иль выставки кровавой
Обрубков тел над городской заставой.
Как печь алхимика, в которой скрыт
Огонь, что втайне золото родит, —
Жар сокровенный, пыл неугасимый
Таит любимейшая часть любимой.
Твоя же – отстрелявшей пушки зев,
Изложница, где гаснет, охладев,
Жар чугуна, – иль обгоревшей Этны
Глухой провал, угрюмо безответный.
Ее лобзать – не то же ли для губ,
Что для червей – сосать смердящий труп?
Не то же ль к ней рукою прикоснуться,
Что, цвет срывая, со змеей столкнуться?
А прочее – не так же ль тяжело,
Как черствый клин пахать, камням назло?
А мы – как голубки воркуют вместе,
Как жрец обряд свершает честь по чести,
Как врач на рану возлагает длань, —
Так мы друг другу ласки платим дань.
Брось бестию – и брошу я сравненья,
И та, и те хромают, без сомненья.

Я видел красоту Весны и Лета,
Лик Осени затмил и то, и это.
Столь сильно манит нас младая стать,
Что выше наших сил – не возжелать, —
А поздняя в намеках притаится,
Чтоб тем неотразимее открыться.
В такой любви нет похоти; она
Лишь почитаньем подлинным сильна.
Век Золотой – так молодость промчалась.
А зрелость – вечным золотом осталась.
Там был ее экватор, здесь цветет
Умеренность тропических широт.
А тех, кому и здесь не хватит зноя,
Согреет пламя разве что чумное.
Могилами – морщин не назови,
А лучше – обиталищем Любви
Последним, – ведь она, простясь со светом,
Не хладным трупом, но анахоретом

Здесь пребывает; гроб не нужен ей —
И тем ее надгробие пышней.
Здесь дом ее – и сколько ни придется
Любви скитаться, – но сюда вернется.
Здесь вечный Вечер – ни ночей, ни дней,
Здесь Чувство – вместо бешеных страстей;
Здесь Состраданье, здесь Благоволенье
Видны в любом поступке и реченье.
Здесь лес Любви, а юность – так, лесок;
В июне уж пьянит нас юный сок,
Но вкус вина воистину оценим,
Когда всем прочим радостям изменим.
Платан – любви причудливый предмет —
Почтен был Ксерксом за почтенность лет,
А если не был стар – то за бесплодье,
Заложенное в старческой природе.
Мы любим то, что к нам пришло не вдруг, —
Приходит старость после долгих мук;
Мы любим то, что скоро нас оставит, —
Поэтому живущий старость славит.
Но не о зимних лицах речь ведем!
Там кожа дрябнет тощим кошельком,
Бессильный взор во тьму ночную скошен,
И рот скорей не слеплен, а разношен.

К тому же зубы, сгинув там и тут,
И в Судный День обратно не придут…
Старинных замков вид монументален,
Старинных замков – но не их развалин.
Я ненавижу крайности, а все ж,
В сравненье с колыбелью, гроб хорош.
Меняются местами Зодиаки,
Так и моя Любовь скользнет во мраке
Не в небо, вслед за юной красотой,
А в землю, навсегда, к себе домой.

Моей любимой образ несравнимый,
Что оттиском медальным в сердце вбит,
Мне цену придает в глазах любимой:
Так на монете цезарь лицезрит
Свои черты. Я говорю: исчезни
И сердце забери мое с собой;
Терпеть невмочь мучительной болезни;
Блеск слишком ярок: слепнет разум мой.

Исчезла ты, и боль исчезла сразу,
Одна мечта в душе моей царит;
Все, в чем ты отказала, без отказу
Даст мне она: мечте неведом стыд.
Я наслажусь, и бред мой будет явью:
Ведь даже наяву блаженство – бред;
Зато от скорби я себя избавлю,
Во сне лишь скорби вездесущей нет.

Когда ж от низменного наслажденья
Очнусь я, без раскаянья в душе,
Сложу стихи о щедром наважденьи —
Счастливей тех, что я сложил уже,
Но сердце вновь со мной – и прежним игом
Томится, озирая сон земной;
Ты здесь, но ты уходишь с каждым мигом;
Коптит огарок жизни предо мной.

Пусть этой болью истерзаю ум я:
Расстаться с сердцем – худшее безумье.

Не оттого, что он, как локон твой,
Сиял (не краше ли блестит живой?),
Не оттого, что он твое запястье
Ласкал (за что ему такое счастье?),
Не оттого, что где-то я прочел:
Мол, цепь есть преданной любви симв€ол, —
Скорблю, что твой браслет я столь некстати
Утратил, – но при мысли о расплате.
Ужель двенадцать ангелов благих,
Ничем дурным от сотворенья их
Не тронутые – ни пятном, ни скверной,
Ни олова закваской лицемерной,
Друзья, ниспосланные мне, дабы
Хранить меня от нищенской судьбы,
В унынье утешать, в нужде доволить,
От недругов спасать, беречь и холить,
Ужель они теперь обречены
Твоим судом жестоким, без вины,