Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Я смех считаю, муза, неуместным.
Творец трактата о придворном честном
(Хоть не было таких людей и нет)
Нас поучает, что шутить не след
Над хворью и пороком. Не смеяться
Нам надо, а скорбеть иль возмущаться:
Ведь смех не страшен тем, чей произвол
Просителей ввергает в бездну зол.
Коль все взаимосвязано на свете,
Те ж элементы в каждом есть предмете,
Что в остальных, и человек любой
По сути представляет мир собой,
Мир, в коем власти сходствуют с морями,
Просители же – с мелкими ручьями,
В пучину уходящими навек.
Мир тоже все равно что человек,
И власти в нем играют роль утробы,
Что кормится просителями, чтобы
Извергнуть их, переварив вполне.

Все люди – прах. Просители – вдвойне,
Коль служат, словно труп – червям могильным,
Добычею чиновникам всесильным.
Чиновники подобны жерновам,
Покорные просители – ветрам,
Что сообщают жерновам вращенье.
Меж них идет война, но верх в сраженье
Не за вторыми в случае любом.
Известно ли монархине о том?
Не больше, чем истоки Темзы знают,
Как в устье на разлив ее пеняют.
Итак, начну выпалывать порок
В угоду вам, тому, кто мне помог
Желанный доступ получить на службу
И честностью снискал Глорьяны дружбу.
Наш век считать железным не резон,
Именоваться ржавым должен он:
В железном – правосудьем торговали,
Днесь торговать неправосудьем стали.
Быстрей, чем от поклонников своих
Бежала Анджелика, к горю их, —
Уходят наши деньги и владенья
На протори, залоги, взятки, пени.
Когда не чтит закон и сам судья,
Лишь букву, а не дух его блюдя,

Где нам искать защиту и управу?
В судах инстанций низших? Там на славу
Обчистят нас, посадят иль казнят.
А тот, кого так сильно притеснят,
Что в высший суд пойти он соберется,
С теченьем будет, как пловец, бороться.
Но выбьется из сил и все равно
Пойдет в изнеможении на дно.
Пытаться возвести над этой бездной
Мост золотой – довольно бесполезно:
Швыряй сколь хочешь золота туда —
Оно в волнах исчезнет без следа.
Богами судьи сделались земными —
Без «ангелов» нельзя предстать пред ними,
Хоть Бог иное заповедал нам:
Ведь если б взятки ангельским чинам
Давали люди, чтоб им вняло небо,
Сидели б даже короли без хлеба.
Святой – и тот бы вознегодовал,
Когда бы в дом к нему проник фискал,
Назвал посуду утварью церковной,
Плащ объявил сутаной голословно
И взятку, всех сумевши запугать,
Стал за недонесенье вымогать.
Нет, с кличкой шлюхи слово «правосудье»
Отождествлять отнюдь не вправе люди.
Оно – уста Судьбы, чей грозный глас
О нашем завтра извещает нас,
Красой подобно девушке невинной.
Вот только когти у него так длинны,
Что, если их в просителя вонзить,
Ему от боли может смерть грозить,
А чтоб они вошли поглубже в тело,
Судейские заботятся умело.
Зачем же предстаешь, глупец, ты им,
Как Богу – первый человек, нагим
И мнишь спастись от их алчбы несытой,
Закона нерушимого защитой,
Как Уримом и Туммимом, прикрытый?
Законность, к коей ты взываешь так, —
Не щит, а куча бросовых бумаг,
С удачною продажею которой
Амана ты затмишь богатством скоро.
Покуда ж лишь на то ты годен, чтоб
Смеялся в баснях над тобой Эзоп:
Как пес, что в воду за своею тенью
Нырнул, пойдешь ко дну ты без сомненья.

В какую высоту (подумать – страх)
Твой дерзкий дух взлетел, как на дрожжах!
Величья ты искал венец – и что же?
Обрел его в венецианском Доже.
От их Лагуны к северу проплыв,
Ты в Гейдельберге отыскал залив
Столь дивных вин, что дальше плыть не надо…
Листаю я твой том – ну и громада!
Легко войти и кануть навсегда
В просторах необъятного труда,
Чью глубину вотще мечтал постичь я.
Коль Смех и Смысл – два основных отличья
Людей (как некто справедливо рек),
Твой труд – наполовину человек;
Из скромности, слепив лишь половину,
Ты рассудил не мучить больше глину.
Когда, Лунатик, дорасти ты мнишь
До Полнолуния? Когда затмишь
Весь мир, – как шишка на носу порою
Становится великою Горою?

Вперед! Побольше городов возьми
Из Мюнстера; у Геснера займи
Писателей; добудь вестей и критик
В «Меркурии» – и станешь сам политик.
Вернешься – всюду без конца болтай
Про Карлуса, про персов и Китай.
Вперед же, скромник! Чтоб, оставшись дома,
Не видел ты изготовленья тома,
Которому две Индии несут
Свои дары: с заката – злата пуд,
(Чей путь легко издателем угадан),
С востока же – корицу, перец, ладан:
Их скоро (в этом убедишься ты)
Обнимут бережно сии листы:
Позора в этом нету ни крупицы;
Но если им придется опуститься
До низкого товара, что купец
Сует в кулек: груш, пряничных сердец,
Изюма и целительного корня;
Но если им судьба – еще покорней —
На ярмарке, среди толпы крестьян
Вмещать полфунта тыквенных семян

Иль прочего, кому чего угодно,
И ради прихоти чужой свободно,
Как скатерть-самобранка, предлагать
Любую вещь, – я бы дерзнул назвать
Сии листы универсальным томом,
Что способом, доселе незнакомым,
Вобрал все то, что человек постиг,
И стал Пандектой, сиречь, книгой книг.

Герои, мир спасая от напасти,
Давали разрубить себя на части.
Злодеи шли, во искупленье зол,
От Палача к Анатому на стол.
Так миру послужи и ты; для Лорда,
Что золотые на кон мечет гордо,
Пойдут на фишки целые тома;
А нам – клочка от твоего ума,
Листка довольно, чтобы за игрою
С друзьями вечер скоротать порою.
Кто может залпом проглотить сей труд? —
Ведь не из бочек, а из кубков пьют.
Врач добрый завернет в тебя пилюли,
Солдат – пороховой заряд для пули:
Пусть будущие критики, корпя,
Вновь складывают по частям тебя;
Пускай литературные пираты
Помучатся, ища листки разъяты.
Немало их, я думаю, пойдет
На склейку в корешок и в переплет
Других томов, – напрасная интрига
Веков завистливых! – ведь эта книга —
Подобье книг Сивилиных; цена
Частям и целому у ней одна.

Но, каюсь, не по мне такой напиток,
И хмеля в нем, и пены преизбыток.
Тебе я вновь бы здравье возгласил —
Но голова кружится, нету сил…

Достойный друг мой! В странствиях соскучась,
Вдали от той, кого боготворил,
И от тебя, – я сделался уныл
И сетую на собственную участь.
Но счастлив я, двойной разлукой мучась,
Что дальний путь души не охладил,
Что не скудеет дружбы славный пыл
И страсти изнурительной живучесть.
Увы! Хоть я покинул Госпожу
И свет полдневный, ею посрамленный,
И друга, – отправляясь в край студеный,
Любовью я, как паром, исхожу;
И все снега и льды в пустыне стылой
Я растоплю… Все, кроме сердца милой!