Луи Клод де Сен-Мартен - Крокодил или война между добром и злом, случившаяся в царствование Людовика XV

Уникальное свидетельство Сен-Мартена о предсмертных словах Лекуврёр, кажется, не подтверждается другими источниками. Для Сен-Мартена слова эти были намёком на beaumonde как «врата в погибель». Как бы то ни было, в письмах трагическая актриса, восхищавшая современников, повторяет, что мнение близких людей и голос сердца для неё несравненно важнее мнения «высшего света» [Lecouvreur 1892: 138, 143, 216].

Французский фразеологизм comme un chien au milieu d'un jeu de quilles, отсылающий к образу пса, который опрокинет все кегли на поле, близок по значению и к: «незваный гость» и к: «как слон в посудной лавке».

Образы брака у Сен-Мартена нередко отсылают к мистическому «духовному браку» с божеством [Фиалко 2018a: 165]: «Все мы вдовы, и задача наша – выйти замуж снова» [MP. № 117], «Плачь же, плачь, человече, пока девственен ты и мужа не сыщешь, но мужей тщись таких не искать, с кем ты девой пребудешь» (курсив Сен-Мартена – М. Ф) [MP. № 137]. В конечном счёте, для него этот духовный брак является браком Бога с самим собой, возвращением божества к самому себе в человеке: «Блаженны те, кто смогут прийти к тому в конце концов, чтобы дать в себе же Богу сочетаться браком с самим собою. Брак этот нерасторжим! К тому же постоянно порождает он детей с приданым и наследством подходящими» [MP. № 755 ].

Соль (м.р.) или су – монета небольшого достоинства, бытовавшая во Франции Старого порядка. В су было двенадцать денье, а сам он составлял одну двадцатую часть ливра. Литр молока стоил пару су (пару солей), [de Riedmatten 1944: 13], одну десятую ливра, после Революции почти приравненного к франку (один франк стал равным одному ливру и трём денье – соотношение 1 к 1+1\80).

О «чудесах» повествуют священники. Сен-Мартен крайне отрицательно относился к показному, явному пути религиозного убеждения, предпочитая апелляцию к разуму, а не «чудесным исцелениям» [MP. № 339].

То есть сам Христос позднее открыл истины о человеческом разуме, в том числе через Сен-Мартена.

Книга Шатобриана была эстетическим манифестом романтического интеллектуала, чуждого бесстрастию классицистской поэтики и ностальгирующего по даруемым христианской религией ярким «трогательным» чувствам, в гораздо большей мере, чем апологетическим трактатом [Симонова 2012].

Виноградарь – католические священники. Вино, возделываемое «дурным» виноградарем – религиозные «истины». «Винодельческие» образы восходят к новозаветному тексту: Мф 15: 28–41; Лк 20: 9-16.

Французская фразеологическая единица la foi du charbonnier восходит к старинной легенде о простом угольщике, которого ради смеха решил соблазнить Дьявол, спросив у него [Bellingen 1656: 251–252]:

– Ты во что веришь?

– В то, чему церковь учит.

– А церковь чему учит?

– Во что я верю, тому и учит.

– А ты во что веришь? – и т. д. и т. п.

Намучавшись целый час, так ничего и не добившись, Дьявол плюнул и ушёл восвояси, а угольщик, только благодаря своей незамысловатости, по легенде, попал в Рай. «Вера угольщика» стала символом «твёрдой веры», чуждой «дьявольским» ухищрениям и сомнениям, которой суждено одержать победу.

Покровительница Сен-Мартена [Décote 1984: 320]. Урождённая Фелисите-Женевьев-Элизабет де Жарант (1718–1799), дочь маркиза де Сенаса, Жозефа де Жаранта, и племянница Луи-Франсуа-Александра (1746–1810), епископа Орлеанского, а позднее конституционного епископа епархии Луаре, стала благодаря браку с испанским грандом, генерал-лейтенантом на испанской службе маркизом де ля Круа (ум. 1768), маркизой де ля Круа. Воспоминания о ней оставил барон Гляйхен (1733–1807) [Gleichen 1868: 166–178], а в Британском музее хранится её портрет кисти Кармонтеля (1717–1806), написанный около 1770 г. (шифр 1904,0614.4) [Stein; Royalton-Kirsh 2005: 132, 224]. Частично свою вторую работу, «Естественную картину», Сен-Мартен напишет, когда будет гостить у маркизы де ля Круа в Париже [MP. № 165].

Речь идёт об афоризме под номером 381 из «Красной книги» Сен-Мартена [Saint-Martin 1984: 155].

Ср.: «Должно, чтобы одновременно мог я быть счастлив и везде и нигде, и наоборот» [ MP № 652]. Чуть прояснить смысл подобных слов может самый первый афоризм «Моего портрета»: «В жизни я был весел, но весёлость эта была только вторичной чертой моего характера. Настоящей же “краской” моей была печаль и грусть из-за того, как же безмерно зло (Барух 2:18), и из-за глубокого желания, чтобы человек возродился» (курсив и ссылка на книгу Баруха принадлежит Сен-Мартену – М. Ф .) [MP. № 1 ].

Английский перевод этого пассажа из письма Вольтера, использованный Бэйтсом [Bates 2000: 635–636], на который опирается и современный историк мартинизма [Педенко 2018: 70], неточен.

Фр. aberration также имеет значение: «душевное расстройство».

Абсолютизация «троичности» и попытка не следовать мысли и словам самого Сен-Мартена, а «внешне» применять эту модель к его жизни и взглядам, крайне опасна и может завести очень далеко. У современной исследовательницы мы прочтём, что в жизни Сен-Мартена всего было три: три города (об этом он сообщает сам), три главных учителя (Мартинес, Сведенборг и Бёме) и три главных женщины (герцогиня Бурбонская, Шарлотта Бёклин и… мачеха) [Summerfield 2008: 120]. Сведенборга Сен-Мартен никогда не ставил очень высоко (см. выше), выделяя четырёх, а не трёх наставников, а о злосчастной мачехе см. прим. 2.

Очень жаль, что даже Симона Риуе-Короз в самом полном из имеющихся анализов «Крокодила» уделила мало внимания нумерологии. Указав, что 7 в этой «перемене цифр» помещается между 4 и 3 в случае 1473, тогда как для 1734-3 между 7 и 4, она, вкратце упомянув только о символике 4 и 3, ограничилась отсылкой к трактату Сен-Мартена «О числах», «дабы извлечь весь смысл, заключённый в этом шифрованном языке»: «Мы должны довольствоваться здесь тем, что даём такое начальное указание на то, как нужно читать эту интригующую загадку» [Rihouët-Coroze 1979: 47]. Нумерологически «Крокодил» так и не был должным образом прочитан. Фабьена Мур в добросовестных обзорах поэмы [Moore 2006; Moore 2009: 192–206] этот трактат Сен-Мартена даже не упоминает. Между тем, без систематического введения в учение о числах, развитое Паскуалли, многие детали «Крокодила», далеко не только загадка 1473, никогда не смогут стать читателю понятны. Показательно внимание к подобным числовым деталям поэмы в блестящем обзоре «Крокодила» Станисласа де Гуайта [Guaita 1920: 408–428], пусть и интерпретирующем сюжет поэмы на языке европейского эзотеризма конца XIX в., но конгениальном «антиоккультному» замыслу её автора. Большее или меньшее пренебрежение мартинесистской нумерологией – беда почти всех исследований сен-мартеновского наследия. Мечислава Секрецка (1918–2007) в пионерской работе о «неузнанном философе» вообще игнорирует эту тему. Она даже утверждает, что Сен-Мартен, создавший учение, принадлежавшее философии его времени, с её помощью и смог преодолеть влияние вневременных мистических «чудачеств» Мартинеса де Паскуалли, который, по её словам, «почти не коснулся» темы возрождения тварного мира в его первозданной природе! [Secrecka 1968: 41, 83]. Речь идёт о человеке, которого Сен-Мартен считал своим учителем, встречу с которым считал своей настоящей датой рождения (песнь 69-я «Крокодила»), о создателе учения о воссоединении с Богом всего сотворённого. Николь Жак-Лефевр (в девичестве Шакен – под этой фамилией в начале 1970-х гг. вышел ряд её статей о Сен-Мартене, в том числе написанных в соавторстве с Анни Бек и содержащих критический обзор труда Секрецки) в своей книге уделяет определённое внимание мартинесистской нумерологии [Jacques-Lefèvre 2006: 122–130]. Она справедливо замечает, что числа в его учении играли ключевую роль медиаторов земного и божественного миров [Jacques-Lefèvre 2006: 129]. Так или иначе, с нумерологией придётся иметь дело каждому исследователю сен-мартинизма, который захочет понять, что же пишет его герой. Осмелимся даже сравнить учение о числах с ключом, без которого замок философии Сен-Мартена открыть невозможно, а замком можно любоваться или ужасаться только издалека.