Эрик Сати - Заметки млекопитающего

Но хорошо воспитанные люди так себя не ведут. И боюсь (бьюсь об заклад), что это принесет им несчастье – как минимум через две-три сотни лет.

Для нас, негожих смутьянов, Игорь Стравинский – один из самых замечательных гениев, которые когда-либо существовали в Музыке. Ясность его ума позволила нам освободиться, а сила духа – обрести права, которые мы уже не можем потерять. Это – несомненно.

Более резкий, чем у Дебюсси, его порыв не может ослабнуть: этот композитор – твердого закала. Музыка Стравинского столь разнообразна в своих приемах, столь изобретательна, что всякий раз очаровывает.

Недавно «Мавра» привела музыкальный мир в поучительное замешательство. Укоризненные замечания гг. Критиков, которые нам довелось читать, все были комичны, одно смехотворнее другого. Поскольку эти гг. ничего не поняли, то поступили проще и – позволю себе расхожее выражение – «разнесли штуковину в пух и прах». Пройдет немного или даже много времени, и они – можете не сомневаться – откроют нам «Мавру», укажут на все ее – сельскохозяйственные и гражданские – достоинства, чтобы без тени смущения тут же приписать их себе.

Но я бы хотел поговорить о других, менее известных сочинениях: а именно о недавних «механических» произведениях Стравинского – о его экспериментах с техникой записывающих инструментов . В них проявляется подлинная свобода и истинная независимость великого русского композитора.

Да будет мне позволено поздравить Жана Вьенера с тем, что он первым отвел в программе место для «механического исполнения». К несчастью, механизм цилиндров был не очень хорошо отлажен, что укрепило «противников» в их противлении и позволило им оказаться отчасти правыми – хотя, по сути, эти бедолаги были совершенно не правы.

Прослушивание автоматического инструмента коробит привычность, возмущает обиходность, а столь новое звуковое произведение сопряжено с всевозможными трудностями (из которых материальные – самые снисходительные, почти милостивые). Сколь изнурительно идти против течения во имя так называемых традиций, единственная привлекательность которых – в их ветхости. М-да.

Есть чему удивиться, когда талантливые и виртуозные музыканты заявляют о том, что считают записывающие инструменты своими возможными конкурентами. Мне кажется, задумать подобное и испугаться этого – значит оскорбить самого себя.

Прежде всего, пианола – это совсем иной инструмент, чем приятельствующее с ним пианино, и их связывают лишь родственные отношения. Игорь Стравинский раньше всех сочинил отрывок, в котором использовались некоторые возможности, присущие этому инструменту. Пусть виртуозы клавиш знают, что никогда не сумеют сделать то, на что способна заурядная пианола , но и механическое средство никогда не сможет их заменить.

В этом отношении пусть не беспокоятся и почивают на лаврах – если это им приятно.

Этими произведениями Стравинский привнес в Музыку нечто новое и невероятно богатое. Мы едва ли можем предвидеть благую пользу, которую принесут нам исследования моего знаменитого друга. Я высказываю ему свое полное доверие и заверяю его в своем неизменном восхищении.

Техническое различие, существующее между пианолой и пианино, напоминает не столько разницу между Фотографией и Рисунком, сколько сравнение литографического средства воспроизведения с непосредственной графической чертой. Грубо говоря, литограф играет на пианоле , а художник – на пианино.

Музыканты должны обязательно заинтересоваться этим новым приемом звукового воспроизведения. Вне всякого сомнения, механическая запись – это гарантия; и она очень быстро и очень уверенно повлияет на музыкальное письмо, чего никогда не смогут сделать все вместе – или не вместе – взятые «менторы» и «педанты».

Я знаю, что Стравинский – волшебник, чьи фокусы пленяют совсем иначе, чем казематы былой Бастилии.

Разумеется, быть «просроченным» – это ценное качество и серьезное основание для гордости. Однако предпочтительнее не злоупотреблять ни этим качеством, ни этим основанием.

«Под-дебюссисты» с этим не согласны: эти несчастные просрочиваются «автоматически» и все больше и больше злоупотребляют. Каждый волен делать что хочет. Безусловно.

Поверьте, что я не утратил ни грамма симпатии, которую питал к своему покойному и знаменитому другу Дебюсси; поверьте, что я не утратил ни одной нотки восхищения, которое продолжаю испытывать, вспоминая об этом дорогом и прелестном человеке. Нет… Но я могу только посмеяться над теми, кто сегодня хладнокровно говорит от его имени и верит, что унаследовал его блестящую гениальность и его изысканную «манеру».

Я лично ( и в первых рядах ) присутствовал при некогда навязанной Дебюсси борьбе против «полуперсонажей», которые сегодня его открывают, восхваляют и глуповато на него ссылаются.

Быть может, стоит пожалеть, что они не делали этого в трудные часы, в мучительные моменты, которые пришлось пережить моему гениальному другу. Хотя многие из этих «пост-обожателей» в то время были более чем зрелыми людьми. Они ведь могли «ясно видеть» – даже без лупы и пенсне.

Но… черт возьми!.. они не знали … Понимаете? Ибо эти осторожные «ловкачи» – отнюдь не герои и, в общем-то, не обязаны ими быть. М-да… Вот они и ждали, когда это «произойдет» и – как минимум – «подтвердится».

Сегодня речь уже не о «современном»: отныне – это «нечто иное», в совершенно «новом духе».

«Новый дух» ведет к эмоциональной простоте, к твердости выражения – к ясному утверждению звучания и ритма (с четким, акцентированным рисунком – исключительно сдержанным и аскетичным)… Я говорю о музыке.

Нам уже незачем называть себя «людьми искусства»; мы оставляем это блестящее звание парикмахерам и педикюршам.

Совсем недавно я слышал, как один порядочный и почтенный господин спросил у вежливого китайского ученого (речь идет вовсе не о Луи Лалуа): «Почему это вы, китайцы, остались такими дикими?» Черт возьми! Этот порядочный и почтенный господин – «современный», совсем не «фриц» и даже не «большевик»… Да-да, и с этим его надо поздравить.

Актуальность ставит этих «просроченных» господ в комическое положение: между двумя стульями (двумястами тульями, позволю себе выразиться). Их «художественное» путешествие может закончиться только плохо. Они сели на старое судно в «стиле модерн», которое протекает до самых мачт. Они сочиняют «богато», с «позолотой» и неслыханной «деланой роскошью» (это как накладной нос). Их дурной вкус бросается в глаза, в уши и даже… под ноги непосвященным.

Этот дурной вкус затягивает их на дно Искусства, где им остается лишь гнить, как старые орехи, – в полной безвестности, вдали от Жизни и ее течения. М-да.