Александр Дюма - Могикане Парижа

– Да, но покуда?

– А покуда возле нее есть врач гораздо искуснее меня.

– Искуснее вас? Позвольте мне в этом усомниться, доктор. Кто этот врач?

– Молоденькая девушка, которая, к счастью, не знает ни одного слова в медицине, но зато прекрасно говорит все слова самоотвержения, преданности и ласки, которыми скорее всего исцеляют страдающие сердца. Это одна из ее сверстниц по институту Сен-Дени, и зовут ее Фражола.

Сальватор улыбнулся и покраснел, когда назвали имя любимой им девушки.

Но особа, которую держал под руку Людовик, как истинная женщина, не могла выдержать, чтобы он хвалил другую женщину. Она надулась и так крепко ущипнула его, что он невольно вскрикнул.

– Ой, Господи! Да что с тобою, Шант-Лиля? – вскрикнул он.

При этом имени Сальватор, который до сих пор не обращал на спутницу доктора внимания, частью из скромности, частью из небрежности, вдруг повернулся к ней и посмотрел на нее добродушно и ласково.

– Ах, так это вы мадемуазель Шант-Лиля? – сказал он.

– Точно так, – ответила девушка, просияв от гордости, что ее имя известно интересному комиссионеру. – А разве вы меня знаете?

– Я знаю, если не вас лично, то ваше имя и присвоенные вам титулы.

– А! Слышишь, княгиня?! Так вы знаете и ее титулы? Да как же вы их узнали?

– Потому что слышал, как ее прославляли вассалы княгини де Ванвр.

– Это Камилл ее так прозвал, – сказал Людовик.

– Камилл Розан? Вы ничего о нем не слыхали, княгиня? – спросил Сальватор.

– Клянусь честью, ничего не слыхала, да и слышать не хочу! – воскликнула девушка.

– Это почему? Уж не воображаешь ли ты, что я стану ревновать тебя к нему?! – сказал Людовик.

– О, успокойтесь, милостивый государь! Я отлично знаю, что вы мне этой чести не окажете. Ах, графиня де Баттуар говорила правду!

– А что говорила графиня де Баттуар? – спросил Сальватор.

– Она сказала: «Никогда не доверяйся англичанам, – они все дурные, никогда не доверяйтесь американцам, – они все…»

– Ну, дальше, дальше, княгиня! Отлично! Вы этак перессорите Соединенные Штаты с Францией.

– Ах, да! Я совсем было забыла про графиню де Баттуар!

– А где она?

– Она ждет или, по крайней мере, должна ждать меня у заставы Святого Якова. Она перевязывает там раны своего дяди. Ну, бери фиакр и вези меня туда, куда обещал отвезти.

– А! Уж не думаете ли вы, княгиня, что у меня золотые горы?

– Еще бы! У доктора, который лечит миллионеров, денег куры не клюют.

– А в самом деле, мосье Людовик, кажется, жители Ба-Медона и Ванвра готовы построить храм Эскулапу-целителю.

– Верите мне или нет, мосье Сальватор, но я, кажется, оказал человечеству плохую услугу тем, что помешал этому Жерару отправиться на тот свет. Физиономия у него такая отвратительная, что если бы под маской общего благодетеля открылся отчаяннейший разбойник, я этому нисколько не удивился бы.

– Но хорош он или дурен, он все-таки спасен.

– К сожалению, да. А прескверно подчас быть доктором.

– Скажи откровенно, сколько он заплатит тебе за твои три визита?

– Видите ли, княгиня, оставить свой адрес у Жерара я позабыл, а как только окончательно убедился, что он выздоровеет, ходить к нему перестал, так что мы с ним еще не рассчитались.

– Так дай мне право получить эти деньги.

– Хорошо, только не теперь.

– А когда же?

– Когда мы будем расходиться. Это будет моим прощальным подарком.

– Идет! Однако вон фиакр. Эй извозчик!

Извозчик сделал крутой поворот, подъехал и остановился шагах в четырех.

– Делать нечего, княгиня, приходится исполнять то, чего ты хочешь.

Он обратился к Сальватору и прибавил:

– До свидания, господин комиссионер, как говорят в «Тысяче и одной ночи», потому что я все-таки держусь своего первоначального мнения, что вы переодетый принц.

Сальватор рассмеялся и пожал ему руку.

Шант-Лиля бросила на него один из своих убийственнейших взоров. Людовик заметил это.

– А, княгиня! – вскричал он с поддельным гневом.

– Так что ж такое! – ответила она, – Я лгать не умею. Этот комиссионер такой хорошенький и, ей-богу, не обещай я быть тебе верной целых три недели, – уж я знаю, какую комиссию я бы ему поручила…

– Куда же вас везти? – спросил извозчик.

– Распоряжайтесь, княгиня, – сказал Людовик.

– К заставе Святого Якова! – крикнула Шант-Лиля.

Извозчик шевельнул вожжами, и фиакр покатился.

Когда Людовик и Шант-Лиля исчезли за углом улицы Сен-Дени, Сальватор увидел, что из одной из темных трущоб, в которые, кажется, стыдится заглянуть само солнце, к нему направляются две мужские фигуры, в которых он по запаху табака, водки, чеснока и валерьяны даже с закрытыми глазами узнал бы поставщика кошек для трактиров, дядю Жибелотта и его друга, слугу и сотрудника, тряпичника Крючконогого.

Давно замечено, что каждое ремесло накладывает на характер человека, им занимающегося, известный отпечаток. Тряпичники же уже по самому ремеслу своему составляют самое дно общества. Между ними часто попадаются преступники и проститутки.

Но что особенно располагает их к нелюдимости, так это злоупотребление спиртными напитками, которое они доводят буквально до невероятия. Водка имеет для тряпичника и его жены, – а у этого странного животного тоже есть самка, – привлекательность непреоборимую. Они отказывают себе в пище, лишь бы иметь возможность удовлетворить свою страсть к пьянству. Они воображают, что этот огненный напиток поддерживает их не менее твердых веществ, и принимают искусственное возбуждение, порождаемое алкоголем, за действительную силу, тогда как, в сущности, он только обжигает желудок.

Вследствие такого непомерного употребления водки, все остальные вина начинают им казаться слабыми, и если тряпичники иногда и пьют их, то непременно горячими, с приправами из перца, лимона и корицы, к великому отчаянию кабатчиков, которые, хотя и получают деньги от своей практики, но не могут без негодования смотреть на подобную изысканность среди такой нищеты.

Уже из одного этого понятно, что в душу тряпичника трудно проникнуть какому-нибудь более возвышенному чувству, кроме самых первобытных животных потребностей, и что тряпичник, дружески относящийся к другому человеку, хотя бы то и был даже убийца кошек, составляет своего рода чудо.

Да, в сущности, и Крючконогий был вовсе не так привязан к дяде Жибелотту, как это могло показаться. Скорее всего, это была та дружба, которая существует между медведем и его вожаком, между кошкой и мышью, между волком и ягненком, между жандармом и узником, между судебным приставом и должником.

Крючконогий был действительно должником Жибелотта и должником на огромную сумму, если принять во внимание, что средний дневной или, скорее, ночной заработок не превышал двадцати су, а долг его Жибелотту доходил в то время почти до невероятной суммы: ста семидесяти пяти франков и четырнадцати сантимов капитала и процентов вместе.