Александр Дюма - Могикане Парижа

Правда, Крючконогий стоял на том, что получил только семьдесят пять ливров и девять су, протестовал против десятичной системы и ни за что не хотел принять ее, и, кроме того, уверял, что в составе этой суммы получил три монеты по тридцать су из олова и две по пятнадцати су – из жести.

Но, тем не менее, даже признавая сумму, которую считал справедливой сам тряпичник, все-таки невольно приходил в голову вопрос, каким образом Жибелотт мог дать ее товарищу, несмотря на всю свою бедность?

Прежде всего надо сказать, что промысел его был несравненно доходнее промысла тряпичника. Каждая убитая кошка доставляла ему от двадцати до двадцати пяти су, а если попадалась хорошая, ангорская, то и тридцать. Кроме того, в кошке ничего не пропадает: мясо обращается в кролика, шкура – в соболя.

Считая, что Жибелотт убивал по четыре кошки ежедневно, мы можем предположить, что он зарабатывал по пять франков в день или по сто пятьдесят в месяц, или тысячу восемьсот франков в год. Из этих тысячи восьмисот франков он всегда мог отложить тысячу, так как жизнь обходилась ему чрезвычайно дешево.

Трактирщики, которым он доставлял кошек, охотно давали ему кое-какие обрезки говядины или телятины, потому что Жибелотт, как и все великие охотники, не ел дичи, которую убивал. Относительно одежды издержки его были также невелики, так как шкурки его жертв шли на выделку костюма, который он носил бессменно зимой и летом.

Следовательно, Жибелотт был богат, настолько богат, что носились слухи, будто он держит меняльную лавку и играет на бирже.

Но несмотря на всю бедность Крючконогого, у него было нечто, чего не было у Жибелотта, – у него была любовница.

Каким образом девица Бебе Рыжая убежала из одного из трактиров бульвара и соединилась с Крючконогим, особенного интереса не представляет. Однако так или иначе, этот Крючконогий был любовником девицы Бебе Рыжей, портрет которой долго красовался на Таматавском бульваре между бенгальским тигром и нумидийским львом, что доставляло публике величайшее удовольствие, а царице Таматавской значительные доходы, так как она, опередив Мартена и Ван Амбурга в искусстве укрощать зверей, три раза в день входила к ним в клетки, каждый раз рискуя быть ими съеденной. Но с тех пор, как мадемуазель Бебе Рыжая исчезла из зверинца, ее портрет исчез с площади.

Но что же побудило ее к этому двойному исчезновению?

Догадок и слухов по этому поводу было много, но самым распространенным и правдоподобным был тот, будто в один прекрасный вечер мадемуазель Бебе ошиблась и вместо своего ридикюля запустила руку в хозяйскую выручку, а потом тихонько выбралась из барака и была такова. Царица Таматавская подняла по этому поводу большой шум и хотела даже потребовать, чтобы префект разыскал беглянку. Но в самом балагане оказался добродетельный дух, который позаботился о ее свободе и безопасности. То был господин Флажоле, человек, у которого не было ни земель, ни домов, ни капиталов, но который от этого не менее важно расхаживал по улицам Парижа, побрякивая пятифранковыми монетами.

Кто же был этот человек?

Он был управляющим и доверенным лицом царицы Таматавской, ее графом Эссексом, если сравнить ее с Елизаветой Английской, ее Риццио, если сравнить с Марией Стюарт.

У ее величества была даже наследница, родословную которой было бы легко изобразить, если бы подобного рода генеалогические исследования со стороны отца не были строго запрещены законом. Звали эту счастливую наследницу мадемуазель Мюзетт.

И вот этот-то господин Флажоле и дал царице совет не поднимать шума из-за пустяков.

– Хорошо, – сказала она, – пусть заработает себе петлю да веревку в другом месте. Я так даже очень рада, что за каких-нибудь несколько десятков франков отделалась от такой гадины.

Но так как мадемуазель Бебе не знала о великодушном решении, принятом относительно ее, то сочла благоразумным спрятаться, хотя бы на первое время. Вскоре затем в квартале Святого Якова разнесся слух, что у Крючконогого есть любовница и что он ревнив, как африканский бей или тунисский султан, и прячет ее ото всех на свете, но проверить этот слух не оказывалось возможным, так как окна берлоги Крючконогого выходили во двор.

Мадемуазель Бебе, которой нельзя было для развлечения даже поглазеть на улицу, сильно скучала, а так как выходить она опасалась из-за того, чтобы не встретиться с другой рыжей, которая могла арестовать ее, то и проводила часть ночи, пока Крючконогий ходил на работу, стоя у окна и слушая, что делается во дворе.

Жибелотт, проходя на охоту за кошками мимо дома, в котором жил Крючконогий, заметил свет в его окне и стал подкарауливать.

Наконец он увидел затворницу.

Произошла сцена, которая, если бы в ней участвовали Ромео и Джульетта, была бы верхом поэзии и изящества, но так как то были только Бебе Рыжая и Жибелотт, то мы и обойдем ее молчанием.

Однако результатом этой сцены было то, что на другой день, завтракая с тряпичником, Жибелотт предложил ему, чтобы он переехал в одну из его двух комнат. Комната была меблированная, а цену за нее хитрый кошачий охотник просил ровно такую же, какую тряпичник платил за свою немеблированную конуру. Это, разумеется, соблазнило его, и он с радостной благодарностью перешел из родных пенатов вместе с мадемуазель Бебе к своему великодушному товарищу.

К концу месяца Крючконогий, который сначала просто блаженствовал на новой квартире, начал заметно тревожиться. Мадемуазель Бебе как истинно нежная подруга спросила его о причине этой тревоги. Крючконогий признался ей, что ему нечем будет заплатить Жибелотту за комнату.

Мадемуазель Бебе сначала призадумалась, а потом объявила, что сама устроит это дело с Жибелоттом, чем навела Крючконогого на новую тревогу.

Но так как дело действительно уладилось, и Жибелотт о деньгах не заговаривал, то Крючконогий перестал о них и думать не только в первый, но и во все последующие месяцы, так что это вошло у него даже в привычку, – и кончилось тем, что он вообразил, что нашел даровую квартиру.

Но дело не ограничивалось даже и этим. Очень часто, в холодные дождливые ночи, когда Крючконогий возвращался домой мокрый, перезябший и с пустыми руками, так что мадемуазель Бебе не могла быть от своего сожителя в восторге и принималась кричать, Жибелотт при первых же звуках ее голоса стучался к жильцам, входил и, видя их расстроенные лица, говорил:

– Ну, ну, чего вы? Плач и скрежет зубовный из-за того, что не удалось набрать тряпок?! Ну так что ж? Зато кролики ловились сегодня хорошо, а ведь старые друзья – не турки какие-нибудь.

– А чем же это доказывается, что они не турки? – спрашивал Крючконогий, который был скептиком, как истинный тряпичник.