Александр Дюма - Могикане Парижа

– Скажи-ка, доволен ты будешь, если я дам тебе взаймы тридцать су?

– Известное дело – гораздо довольнее, чем теперь.

– Ну, так на тебе, довольствуйся, будь счастлив, вот тебе пятнадцать су.

– Да ведь на пятнадцать-то су и счастье будет наполовину!

– Ничего! Да ты проешь сперва хоть эти. Ну, а не будешь совсем счастлив, так мы там посмотрим.

Крючконогий уходил, покупал себе вместо твердого счастья счастья жидкого, выпивал всю свою долю наслаждения и возвращался домой, до того отягченный счастьем, что падал под его бременем или на углу, или у фонарного столба, или же на первых ступеньках лестницы.

Жизнь, которую устроил ему Жибелотт, очень нравилась Крючконогому, но человек предполагает, а дьявол располагает! Одна неожиданная катастрофа, как карточный домик, разрушила счастье, которое тряпичник считал прочнее скалы.

Месяца три или четыре дело шло очень хорошо. Но в тот вечер, когда произошла драка между Людовиком, Петрюсом, Жаном Робером и Крючконогим, Жибелоттом и Лелонгом, друзья, возвратившись домой, помятые и избитые, с величайшим удивлением увидели в своей квартире двух жандармов в оживленной беседе с мадемуазель Бебе. Оказалось, что она обогатила соломенную набивку своего матраца двумя серебряными приборами, которые украла у соседнего часовых дел мастера, зайдя к нему отдать в починку часы, полученные ею в подарок от Жибелотта.

Увидя друзей, она выразительно подмигнула им. Они, понурясь, поплелись за нею и видели, как она вошла в казарму д'Урсин, куда жандармы впустили ее первую, вероятно, из уважения к ее прелестям.

При этом Крючконогий пришел в последнюю степень отчаяния и стал просить друга, чтобы тот дал ему пятнадцать су, хотя и сомневался, чтобы на такую ничтожную сумму можно было залить такое громадное горе. Так как он был истинный христианин, то и хотел попытаться подчиниться воле Божьей с подобающей покорностью.

К несчастью, прекрасной и миролюбивой Рыжей Бебе между ними не было, и Жибелотт вместо того, чтобы поспешить утешить друга, не только отказал ему, но еще и объявил, что сам очень нуждается в деньгах и требует, чтобы он отдал ему как можно скорее свой долг с присоединением двенадцати процентов на всю сумму, что составляет сто семьдесят пять франков и четырнадцать сантимов.

Это требование уплаты породило между друзьями охлаждение, от охлаждения они перешли к ссоре, а от ссоры готовились перейти к процессу, который, разумеется был бы опасен для свободы Крючконогого, но с ними случайно повстречался Варфоломей Лелонг. Он только за неделю перед тем вышел из больницы Кошен, совершенно оправившись от последствий своего падения и, разговорившись с друзьями, дал им совет и сделал предложение. Совет состоял в том, чтобы они, вместо того, чтобы судиться, пошли к Сальватору, а он уж, наверно, сумеет решить, кто из них прав и кто виноват. Предложение же было еще того приятнее. Жан Бык, Варфоломей Лелонг, желал отпраздновать свое выздоровление и предложил друзьям пройти в трактир «Золотые раковины», распить несколько бутылок бургундского.

Вот почему Жибелотт и Крючконогий, бывшие вчера врагами по той же причине, которая погубила и великую Трою, и поссорила двух петухов Лафонтена, подходили к кабаку и к Сальватору, опираясь друг на друга так крепко и прочно, точно их никогда не разъединяла ни одна слабость или страсть человеческая.

Друзья прошли мимо Сальватора и, точно забыв, что он должен быть посредником между ними в чрезвычайно важном для них обоих деле, ограничились только тем, что почтительно раскланялись с ним.

Сальватор, который вовсе и не подозревал, какой высокой чести они собирались его удостоить, ответил им легким кивком головы.

Они вместе вошли в кабак, остановились у входа и стали глазами искать Варфоломея Лелонга, но его в зале не оказалось.

– Ну что, – сказал Крючконогий, – не пойти ли нам, пока его нет, рассказать наше дело мосье Сальватору?

– Да я и сам этого хочу, – ответил Жибелотт, которому, видимо, этого вовсе не хотелось, – да только я думаю, не лучше ли сначала выпить по стаканчику за три су?

– Это-то не худо, да только уж плати ты, – у меня ночь сегодня была не доходная.

– Разумеется! – согласился Жибелотт. – Два стаканчика водки и «Конституционнель»! – крикнул он гарсону.

Тот подбежал, налил до краев две рюмки водки, подал Жибслотту газету и отошел, унося с собою и графин.

– Ты это что ж такое делаешь? – остановил его Жибелотт.

– Я? – переспросил гарсон.

– Ну да, ты.

– Как что? Я подаю вам то, что вы спрашивали. Вы сказали: две рюмки водки и «Конституционнель», – я вам и принес.

– А графин уносишь?

– Понятно, уношу.

– Так я тебе скажу, ветрогон ты этакий, что так с гостями не поступают.

– А как же надобно поступать с гостями? – спросил гарсон.

– Умные гарсоны делают только заметку на графине, до каких пор отпита водка, ставят его на стол и уходят, а счет сводят уж потом.

– Понятное дело, что счет сводят уж потом! – подхватил Крючконогий самым убедительным тоном.

– А кто из вас будет платить? – спросил гарсон.

– Я, – сказал Жибелотт.

– Ну, так это другое дело.

Он опять поставил графин на стол.

– Послушай-ка ты, блюдолиз, – сказал Крючконогий.

– Это вы мне говорите? – спросил гарсон.

– Я хотел сказать тебе, что ты не особенно вежлив.

– Это вы насчет чего?

– Ты сказал: «Ну, так это другое дело».

– Ну, и сказал. Что ж тут такого?

– А то, что я тебе повторяю: это невежливо. Есть люди, которые сумеют не хуже господина Жибелотта заплатить за твой графинчик водки.

– Очень может быть, – согласился гарсон. – Да только это дело не мое, нам – как прикажут.

– А кто же тебе это приказал?

– Хозяин.

– Мосье Робине?

– А то кто же?

– Мосье Робине запретил тебе отпускать мне в кредит?

– Запретить он мне не запретил, а только велел подавать вам на чистые деньги.

– А! Так это дело другое.

– Что ж, вам так больно нравится?

– Известное дело. Тут честь не затрагивается.

– Значит, она у вас не больно нежная.

– За твое здоровье, старый друг! – сказал Жибелотт.

– За твое здоровье, дядя Жибелотт, – ответил Крючконогий.

Они чокнулись и выпили по стаканчику, каждый по-своему. Крючконогий швырнул его себе в горло, точно письмо в почтовый ящик, а Жибелотт – мелкими глотками, с чувством, с толком и с расстановкой.

– А видел ты вчерашний биржевой бюллетень? – спросил Жибелотт.

– Ты никак забыл, что я и читать-то не умею, – ответил Крючконогий.