Антоний Оссендовский - Ленин

Владимиров еще боролся с собой. Ужасная мука бушевала в его неистовых, измученных глазах.

– Слушаем, черт возьми! – не выдержал Дзержинский, топая ногами.

– Покушение было задумано правыми эсерами и евреями… – шепнул Владимиров.

– Фамилии исполнителей? – спросил судья.

– Не знаю всех… было их десять… случайно слышал фамилии Леонтьева, Шура и Фрумкин… – промолвил арестованный, не глядя ни на кого.

– Фрумкин… женщина? Красивая, молодая еврейка? По имени Дора? – спросил Федоренко, щуря глаза.

– Да… – шепнул Владимиров.

– Не понимаю, зачем была такая долгая героическая сцена отпирательства, – поднимая плечи, с издевкой заметил Федоренко – Однако еще одна формальность! Должен сделать очную ставку арестованного с особой, чрезвычайно нас интересующей. Власов, дайте знать, чтобы доставлен был сюда номер пятнадцатый! Да бегом, бегом, товарищ!

Дзержинский и Федоренко совещались, куря папиросы.

– Умоляю, чтобы солдаты не мучили больше мою семью! – воскликнул отчаянно Владимиров.

– Через минуту! – вежливо и спокойно ответил судья.

– От вас только зависит, чтобы мы полностью освободили симпатичную женщину и милого Петеньку…

В кабинет кого-то ввели. Ленин осторожно поднял голову. Тут же у порога стояла женщина. Казалось, что сошла она с какой-то картины.

«Где я видел такую персону? – подумал Ленин, потирая лоб. – Сдается, на какой-то картине времен Великой Французской Революции? А может, нет…».

Стояла перед ним молодая еврейка, высокая, гибкая, с гордо посаженной, красивой головой. Белое, как молоко, лицо, пылающие глаза, черные изгибы бровей, пылкие губы и большой узел цвета воронова крыла волос, мелкими кудряшками спадающих на затылок и вдохновенный лоб – все было безупречно в линии, рисунке и цвете.

– Юдифь… – шепнул Ленин.

Стояла она спокойная, горделивая, с опущенными вдоль хорошо сложенных бедер руками. Высокая грудь едва заметно вздымалась. Федоренко, любезно щуря глаза, долго ее рассматривал. Наконец, спросил изменившимся голосом:

– Имя и фамилия прекрасной… дамы?

Она даже не шевельнулась и не взглянула на судей.

– Какая вы нехорошая! – тихо засмеялся Федоренко. – Мы знаем ведь, что восхищаемся в данный момент красотой и обаянием мадам… Доры Фрумкин.

Она не изменила позы; даже веки не дрогнули. Сдавалось, что ничего не слышит и не видит перед собой.

– Фрумкин ли это, о которой арестованный нам говорил? – задал судья вопрос Владимирову.

– Да… – шепнул офицер, боясь смотреть на стоящую у дверей женщину.

При этом ужасном для нее слове она не проявила ни малейшего волнения или беспокойства.

– Власов! – воскликнул сорванным голосом судья. – Проводите Дору Фрумкин в мою канцелярию и передайте, чтобы Мария Александровна с ней занялась. Скоро приду.

Солдаты вывели арестованную.

– Владимир Ильич! – позвал Дзержинский. – Выходите теперь и уведомите, что за ценные показания даруете жизнь гражданину Владимирову, хотя он и заслужил смерть.

Ленин поднялся и, глядя на прежнего шофера и судей, не мог выговорить слова.

Федоренко приблизился к нему и начал разговор, хвастаясь своим экспериментом и повествуя о прежних временах, когда, будучи ротмистром жандармов, он втайне сочувствовал настоящим революционерам. Ленин слушал его холодно, с выражением омерзения на лице.

Дзержинский, тем временем, отдал какие-то приказы.

Солдаты, оставив женщину с мальчиком, вышли. Владимиров прижал к себе дрожащего, шатающегося сына и мученическим, страдальческим взглядом смотрел в суровые глаза жены.

– Вы свободны, совершенно свободны, – прошипел Дзержинский, оглядываясь назад, где стоял вахмистр Власов.

– Пожалуйста, выходите… Сначала капитан Владимиров, после женщина… ребенок последним.

Владимиров двинулся вперед, едва, однако, дошел он до двери и вытянул руку в направлении дверной ручки, раздался выстрел. Смертельно сраженный в голову, человек рухнул на землю. Жена бросилась к нему, но в этот момент Власов выстрелил во второй раз. Женщина упала на тело мужа, безжизненная. Двери в это время открылись, и в помещение вбежал китайский солдат. Схватив мальчика, он сдавил ему горло и вынес его из комнаты.

Китайцы, подгоняемые вахмистром, за ноги вытащили убитых и вытерли следы крови.

Ленин дрожал.

«Государство стоит на насилии, силе и беззаконии!» – вспомнились ему его же слова, так часто повторяемые.

«На таком ли беззаконии, какое здесь видел, можно строить государство? Это ли дорога к новой жизни человечества?» – крутились в его голове вопросы.

Он содрогнулся и с отвращением слушал рассказы Федоренко о необычной меткости глаза толстого вахмистра.

– Я приклеивал приговоренным серебряные пять копеек, маленькую монетку, на груди, а этот мужик пулей вбивал ее в сердце! – смеясь, говорил он с восхищением.

«Каналья, мерзкий палач», – подумал Ленин, однако, ничего не сказал.

Помнил слова Дзержинского, что ЧК является знаменем диктатуры пролетариата, а он – Владимир Ленин – был его диктатором и хотел им быть как можно дольше, так как никого другого на эту должность не видел среди тысяч товарищей.

Снова замаячила перед его глазами далекая, лучезарная, сияющая будущность мира, освободившегося от кандалов прошлого. Он должен туда прийти любой ценой.

Он стиснул зубы и молчал. Усмехнулся даже, когда Дзержинский произнес:

– Владимиров умер с благодарностью в сердце к вам, товарищ! Легкая, приятная смерть, и для вас – хороший знак!

Ленин засмеялся, но ничего не ответил. У него не было ни сил, ни смелости. Быстро вышел, повернув голову в сторону Дзержинского и Федоренко. Внизу ожидал его агент ЧК, который должен был сопровождать его в Кремль по приказу Дзержинского.

– Как вас зовут, товарищ? – спросил его Ленин, когда они уже вышли на улицу.

Хотел услышать голос человека, который минуту назад никого не убил и не видел ни муки, ни умирания.

– Апанасевич, помощник коменданта ЧК, – отрапортовал тот, отдавая честь по-военному.

Ленин расспрашивал его о ужасном доме смерти.

Агент на все отвечал одинаково:

– Спросите об этом, товарищ, нашего председателя. Я ничего не знаю!

Красная площадь. Фотография. Начало ХХ века

Однако, когда проводил диктатора до ворот Кремля, задержал его и шепнул:

– Если понадобится вам человек смелый, готовый на все, вспомните мою фамилию: Апанасевич!

– Апанасевич… – повторил Ленин.

Когда оглянулся, агент уже исчезал в клубящихся струях и облаках метели, быстрым шагом уходя в сторону собора Св. Василия.